6.5. Папа
Своим интеллектуальным развитием я обязан в первую очередь папе. Он обладал большими знаниями и постоянным стремлением к новому. У него было системное мышление и лидерские качества. Системное мышление я от него, как я надеюсь, унаследовал, но лидерских качеств у меня нет.
Папа, Любарев Ефим Аронович, родился в феврале 1926 года. В паспорте записано, что он родился в Помошной 8 февраля. Но паспорт оформлялся с его слов. А в сохранившемся свидетельстве о рождении (подлинном, 1926 года, на двух языках – украинском и русском) его имя – Хаим, место рождения – Добровеличковка, и цифра в дате рождения скорее тройка, чем восьмерка. Но мы и после того, как обнаружилась эта запись, продолжали считать, что он родился 8 февраля.
О себе он периодически рассказывал, кое-что рассказывала и бабушка. В последние годы я записывал его рассказы на диктофон. Здесь я соединю и расшифровку этих записей, и то, что мне запомнилось из более ранних рассказов, и его письменные воспоминания о работе.
До 1935 года он жил с родителями в Помошной. И в 1933 году был свидетелем Голодомора. Он мне про этот ужас рассказывал еще в советское время, когда об этом нигде не говорили и не писали. Но вот запись более поздних лет:
«Голод был такой. У нас еще – отец на железной дороге работал – карточки были. Хлебные – по 100 грамм, по 50 грамм. А люди с соседних… По воскресеньям – рынок, перед нашим домом. У нас в Помошной дом был тоже центральный. Съезжались крестьяне, опухшие от голода, привозили все, что у них есть, продавали, наедались и тут же умирали…
В начале 34-го… Мы даже не понимали, мы сидели три брата и рассуждали: как это может быть, что хлеба сколько хочешь можно купить? Было объявлено, что с 1 декабря отмена карточек. Как же так, можно купить сколько хочешь хлеба?! А если я три буханки хочу? И не понимали этого».
Я помню, как-то в советское время они с тетей Саррой (см. подраздел 5.7.2) пытались вспомнить песню о челюскинцах на мотив «Мурки». Кажется, целиком так и не вспомнили. Папа потом еще вспоминал. Я запомнил несколько строк:
Если бы не Мишка, Мишка Водопьянов,
Вам бы не видать сейчас Москвы,
Плавали б на льдине
Вы в своей малине…
и еще:
Вы зашухарили пароход Челюскин,
А теперь награду получай!
…
Рожа на экране, денежки в кармане…
Когда появилась передача «В нашу гавань заходили корабли», папа говорил, что хочет написать туда про эту песню. Но так и не написал. Позже я нашел в Интернете статью Владимира Бахтина 1997 года с одним из вариантов этой песни.
Но в 1930-е годы исполнение этой песни было чревато неприятностями. Песню привезли из Одессы папины братья. И их потом за нее тягали в органы. Папу тоже. Он говорил, что никого не выдал.
Папа с детства старался работать руками. И руки у него были, как говорится, «золотые». Починить мог практически все.
В школу он пошел в семь лет. И в 1941 году окончил восемь классов – поселок Реутово в 1939 году стал городом, и школа № 1 тогда стала средней. В Реутове его одноклассником был Анатолий Башашкин, впоследствии знаменитый футболист, олимпийский чемпион 1956 года.
Осенью 1941 года папа поехал с отрядом школьников рыть противотанковые рвы. Родители его отпустили. Дедушка научил его складывать вещмешок, дал ему деревянную ложку (ели все из одного котла, деревянная ложка не накалялась, и с ней есть получалось быстрее). Вот папин рассказ:
«Я рыл противотанковые рвы в Брянской области. Причем я добровольно пошел, я не был комсомольцем… В деревне Жуковка Брянской области, за Брянском. Вдруг постепенно … канонада гремит. Приезжает генерал. “Что такое: фронт подвигается?” “Что вы! Наши войска взяли Кенигсберг, Лодзь и Варшаву” – эти три города я запомнил на всю жизнь. “Фронт далеко”. Через три дня – фронт рядом. Мы пешком в Брянск, из Брянска – в Орел. Нас не сажает никто в поезд. Поезда все с ранеными идут туда. Пошли пешком в Елец. Пришли в Елец, а там две колеи было, а там везде одна. Мы сели в поезд, школьники же, вот. Куда-то мы доехали, я не помню, нас высаживают. Пулеметы выставили: выходите. Мы вышли, сели на рельсы, сказали: стреляйте. Мы не выйдем, пока … в Москву. Сняли нас, посадили опять, доехали до Москвы. Вот так мы организовались».
Вернувшись в Москву, папа зашел в школу и встретил завуча. «Пришел, он мне говорит: ты послушай, такое время, дай я тебе напишу справку, что ты кончил 8 классов Реутовской средней школы… Я не просил ничего… Ты знаешь, мне эта справка помогала до тех пор, пока я в армию не ушел. Все она мне дала. И в летное училище я попал только потому что у меня образование было 8 классов, а у всех 5–6».
Потом папа помогал кому-то из эвакуировавшихся родственников (кажется, Дайчманам) грузить вещи в поезд, и они уговорили его поехать с ними. Обратно добираться было трудно: в сторону Москвы шли эшелоны с войсками. Но папа с несколькими пересадками (в том числе в Горьком, где он заехал к родственникам) все же до Реутово добрался. А потом и он с родителями и братом уехал в эвакуацию – в Ленинабад. Там уже находилась семья тети Фани Драновской (см. подраздел 5.4.1), муж которой, Айзик Драновский, работал на урановом руднике «Табошары» недалеко от Ленинабада.
«Он потом был главным инженером рудника. Он – ученый, кандидат наук был, химик, из Одессы. Он был завкафедрой химии в консервном институте. И его туда направили. Он заехал к нам, и я поехал работать на рудник. Урановый рудник. Заброшенный в 28-м году. Идешь по штольне. Там лаборатория говорит: слушай, принеси нам урана на какие-то эксперименты лабораторные. Берешь рукавицу, уран – в рукавицу, набрал, принес. Никто не говорил, что это вредно. Мало того, сразу же говорили: у кого больше будет урана, тот выиграет войну. Ну, в общем, через какое-то время я оттуда уехал, потому что у меня родители не работали и брат не работал. Я уехал в Ленинабад, нашел там работу в бронетанковых мастерских, получил квартиру, родители и брат переехали. Я уехал в армию, родители там еще жили до того как уехали домой. В 44-м году они вернулись».
Согласно записям в трудовой книжке, папа работал слесарем на заводе «В» с декабря 1941 года по апрель 1942 года, а затем слесарем в автобронетанковой мастерской с апреля 1942 года по декабрь 1943 года.
Папу призвали в армию в декабре 1943 года. «Я призвался в пехоту. В училище … сержантов выпускали. Минометное училище. Шесть месяцев я в Ката-Кургане прошел это училище… Ката-Курган, Средняя Азия, я же призывался в Ленинабаде. Нас сформировали и повезли на фронт. В каком-то месте нас остановили. Спрашивают: у кого образование больше 7 классов? А у меня была справка, что я окончил 8 классов…
Восемь классов образования – в летное училище. Ейское военно-морское летное училище, ордена Ленина имени Сталина, знаменитое морское училище. И я там начал учиться курсантом летного училища. Там было так: “терка” – месяц, теоретическое обучение, потом – у нас было три эскадрильи: Як-7, Ла-5 и Б-ом(?). Я попал на Як-7, это очень хорошо. На Ла-5 бились ребята каждую неделю. Очень тяжелый самолет, деревянный. Я там сначала на Пе-2 поучился, потом У-2, потом надо было на “Ишаке”, И-16, после И-16 уже на Як-7. И вот я на И-16 полетал с инструктором, а потом я сам сел за руль, а инструктор – сзади. Я не помню, первый это был полет или нет, у меня от стресса пропало зрение. Он мне орет: на посадку, а я не вижу ничего. Ну, в общем, кое-как посадили самолет. Пошел в медчасть, они смотрят: а у меня зрения нет. Мне какие-то очки с зелеными стеклами выписали. Списали. И потом отправили в техническое авиационное училище в Сарапул. А потом постепенно-постепенно через несколько лет восстановилось. А дальше – больше. Сейчас я читаю без очков».
Что было после училища в Сарапуле, я так и не узнал. Насколько я понял, в боевых действиях папе не довелось участвовать. Хотя он говорил, что служил на катере, и это считалась боевая часть. Но он не считал себя участником войны, хотя имел звание Ветерана войны, был награжден медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» и кучей юбилейных медалей.
После войны папа оказался в Эстонии. И тут его ждал новый поворот.
«Проштрафился – ну, не проштрафился. Послали меня служить на остров Эзель. Я приехал – там ни … ничего нет. “Пошли к черту! Я не буду здесь служить!” На меня написали целую эту… В общем – в штрафбат. На катере мы поехали, сопровождал нас капитан. Я и еще там двое ребят. Мы с собой прихватили водки, этого капитана подпоили, он совсем был нехорош. Я беру эти документы, нас сопровождающие, иллюминатор открыл и… Приехали в штаб ВМС флота. “Где документы?” – “А я откуда знаю?” В общем, месяц целый – никто не знает, что со мной делать. В штрафбат нельзя – нету ничего. Они чего-то туда запрашивали…
Потом привезли в штаб трактор – НАТИ. Для подсобного хозяйства нужно землю вспахать. Вот этот гараж, я еще к нему отношения не имел. Всем гаражом недели две заводили – не могут завести. А я до этого в танковых мастерских же работал, до армии, я этих НАТИ переделывал, в обкатке был…
В бронетанковых мастерских мы что ремонтировали? То, что приходило в негодность. Автомобили – ГАЗ, ЗИЛ, и вот эти трактора. Танки к нам не доходили. Хоть мы и назывались бронетанковые, но они к нам не доходили. На сборке работаем, там, месяц, передаем, перед отправкой – на обкатке, эти трактора и машины обкатываем, чтобы они на ходу были.
Поэтому для меня было там завести пустяки, потому что все это азы. А для шоферов это было непонятно что. Они привыкли… Уже были стартеры. Стартеры заводили. А здесь же ничего нет, только рукоятка. Там аккумуляторы, а здесь аккумулятора нет. Здесь магнето, зажигание – магнето. Такой приборчик – его надо так выставить, чтобы он вовремя искру давал. Это не так просто: значит, щупом прокручиваешь, когда на первом цилиндре поршень дошел доверху – нужно, чтобы он немножко не доходил. И только в это время он должен щелкнуть – искру дать. Ну, кто не знает, тому не под силу. Тягай на буксире, но если неправильно зажигание…
Я говорю одному парню: “Я могу завести его”. Он: “Неужели?” Пошел он, капитану сказал. Капитан приходит: “Ты можешь завести этот трактор?” Я говорю: “Запросто”. Постоял-постоял, потащил меня к начальнику штаба ВМС флота. Он говорит: “Что, берешься завести”. Я говорю: “Что за вопрос?!” – “Давай!”
Я пошел, взял бензин, залил, свечи прочистил… Собралось 20 шоферов. Я крутнул этот… Он завелся. Они его таскали на буксире, не могли завести. Но как они заведут, когда они зажигание не выставили, там магнето нужно точно выставить…
Завел. Вызывает меня капитан: “Поедешь на подсобное хозяйство землю пахать?” Я никогда не пахал, но трактор я знал. “Поеду”. Вот это 21-й км от Таллинна, такая мыза Ацимая. Поехал, приехал туда. В подсобном хозяйстве вспахал землю. Со всех окрестностей эстонцы приходят, у них по 3–5 гектаров осталось, остальное забрали. “Вспашешь?” Денег я у них никогда не брал. Ну, они мне все приносили: самогон, еду всякую. Вот я там пахал землю.
Приехал начальник тыла. Начальник подсобки ему сказал. Он говорит: “15 суток – домой отпуск”. Я поехал домой. Но это уже был 46-й год. Побыл дома, потом приехал. А там у этого помещика была электростанция, ну ее где-то выкинули, а промотка вся в поместье была. Мне начальник этот привез такой мотор-генератор. Никто не знает как, а я его подключил и электричество включил на этой подсобке. Этот начальник тыла … он приезжал туда с семьей отдыхать как на дачу. Ну, поместье большое.
И вот окрестные все эстонцы звали меня “матрос Ацимая”. По мызе. И что вы думаете? Там же все время убивали наших… Меня никто не трогал, я вот ходил везде. Я на любой хутор прихожу, меня встречали, за стол сажали…
Приехал, только война кончилась. У них белки бегают, прямо на руки просятся, в Кадриорге, лебеди плавают в озерах… Церкви я там все облазил. Ходил в баптистскую церковь, слушал, просто интересно, как служба идет. Потом лютеранская церковь, улица Пик…
Потом все уже – подсобное кончилось. Я в штаб – меня в гараж. Раньше была такая самая ответственная работа в машине – перетяжка. Подшипники быстро садились, плохой … был. Надо было перетягивать. Я это в мастерской все делал. Я как перетяжки там сделал – они на меня молились.
Было так: ребята приходят: “Есть халтура, я съезжу?” – “Ну, съезди”. Они знали: если попадались они в ГАИ – я в ГАИ их всегда мог выручить. 9 инспекторов на весь город было… Я детальки им давал: жалко что ли?»
А папины родители неоднократно писали – и в Министерство обороны, и Сталину – просили хотя бы перевести папу ближе к дому. Им много раз отказывали, но наконец приказом от 07.09.1948 папу демобилизовали.
«Еще мой возраст не демобилизовывался… Я иду, капитан встречает меня: приказ есть тебя демобилизовать. 10 дней прошло, я сдавал эти запчасти… склад большой запчастей. Я получил его, сколько я его там использовал и отдавал и все… А когда у меня принимали, оказалось еще лишнее. У немцев склады брали… 49 машин в гараже, из них наших было, наверное, 4. И, правда, два грузовика ЗИЛа, остальное – Шевроле, Студебекеры, Опели – начальство ездило на Опелях, начальник тыла – Опель-супер. Были Мерседесы…».
Папу провожали всем гаражом. ГАИ всполошилось. «Я вышел, они: “Что такое, что такое?” Я говорю: “Демобилизовываюсь я, пропустите”. “Ну езжайте, только не орите”…
Я уехал 18 сентября 1948 года, 18 сентября 1968 года я туда въехал. 20 лет. Я командировку сделал, Омельченко, Гусь купил машину, “Волгу” 21-ю, мы на этой 21-й “Волге” въехали. Через 20 лет».
После демобилизации папа хотел в первую очередь учиться, закончить среднюю школу. Но учебный год уже начался. Он смог устроиться то ли в школу, то ли в техникум – условно: если будет отсев, то его официально зачислят. Начал учиться, но отсева не случилось, и ему пришлось эту школу оставить.
Папа вспоминал: расстроенный, он поехал к Дусе (своей кузине, см. подраздел 5.4.4, которая жила на Кузнецком мосту). Вышел на ст. метро «Дзержинская», и увидел объявление. Вот как он это описывает в брошюре, посвященной 60-летию «Электроцентроналадки» (1999 год):
«Я начал работать в спецучастке ЦЭСС 12 марта 1949 г. Прочитал объявления “требуются” у дверей в Б. Черкасском переулке, зашел и сразу наткнулся на человека, который обратил внимание на мою флотскую одежду. Через минуту я сидел в кабинете, хозяин которого показал татуировку якоря на руке, сказал, что тоже был матросом. Это был гл. инженер треста ЦЭСС Долгов Алексей Николаевич. Через два дня я был принят на работу Цуккерманом И.И. – начальником Спецучастка ЦЭСС. Спецучасток располагался в одноэтажном здании на Бережковской набережной д. 18 (второй этаж строился)».
В этой организации папа проработал 41 год – до 1990 года. Она несколько раз меняла название. В 1949 году это был Специальный участок по наладке, проверке, испытанию и ревизии оборудования треста «Центроэлектросетьстрой» (ЦЭСС), в 1962 году он был преобразован в Монтажно-наладочное управление (МНУ), в том же году трест ЦЭСС был переименован в «Электроцентромонтаж» (ЭЦМ). В 1985 году началась череда новых переименований и преобразований, и в 1996 году предприятие стало называться ОАО «Электроцентроналадка». Для меня это всегда было МНУ ЭЦМ. Оно располагалось по-прежнему на Бережковской набережной рядом с ТЭЦ-12 (но здание было четырехэтажным). Должность у папы вначале была электромонтер, с 1951 года – мастер, с 1952 года – старший техник.
Папа подробно описал первые месяцы работы.
«Свою трудовую деятельность в Спеучастке я начал в электроизмерительной лаборатории с ремонта приборов… В лаборатории в первый заход я проработал до первых чисел апреля, как вдруг в середине дня в авральном порядке все механики … и еще несколько человек … были направлены на п/ст. “Южная” № 213. В течение нескольких дней здесь собрался почти весь цех… Все были брошены на ревизию и проверку реле. Все реле отечественные были в ужасном исполнении. Каждое токовое реле приходилось разбирать, осматривать подпятники и затачивать оси. Почти половина были бракованные. Реле времени приходилось разбирать и все шестеренки подпиливать и шлифовать, иначе реле застревало и не работало…
Несмотря на то, что мы занимались ревизией и проверкой реле, нас постоянно отвлекали на другие работы. В любое время дня и вечера (работали до позднего времени) мог прибежать кто-нибудь с распоряжением выполнить другую работу. Все это усугублялось весенней распутицей и величайшей грязью на стройплощадке. Закончилась эпопея всенощным поиском причины появления напряжения на одной жиле кабеля управления обдувки трансформатора…
После завершения эпопеи Южной п/ст. мы вернулись в лабораторию, и я занимался приборами. В середине июня или начале июля я был направлен для работы на ТЭЦ-7 на Кр. Пресне… Побегав на испытаниях 2 или 3 суток, машину благополучно синхронизировали. До середины августа я работал в лаборатории, но в середине дня пришла команда срочно выехать на Алексинскую ТЭЦ. На два-три часа разъехались за вещами домой и около 16 ч. на крытой а/машине ГАЗ-АА выехали в Алексин…
Нам предстояло включить ЛЭП-220кВ… По окончании наладки ЛЭП была благополучно включена, и я поехал поступать в вечернюю школу, это было 1 сентября 1949 г. …
Характерной особенностью не только первого периода, но и первых лет работы было то, что, отправляясь на работу, я никогда не знал, где буду в полдень. Команды всегда были неожиданные, обстановка была такая, что казалось, будто руководство цеха считает: уезжать на объекты надо внезапно, и промедление сорвет пуск. Бурная деятельность была стилем работы».
В юбилейный сборник не вошел фрагмент, ярко высвечивающий атмосферу тех лет: «Все основное оборудование было демонтировано и привезено из Германии. Трансформаторы 100мВа 220кВт с горизонтальными выводами выглядели как артиллерийские орудия… Включить подстанцию надо было к 1 мая, поэтому гонка была неимоверная. Это было время борьбы с космополитизмом, и поэтому нельзя было оставлять на оборудовании таблички и паспорта, т.к. они были на немецком языке. В бригаде два человека (Льва) Слуцкий и Никифоров постоянно ходили с кувалдой и сбивали все, что было написано на оборудовании, несмотря на то что паспортные данные необходимы для дальнейшей эксплуатации оборудования».
А вот еще запись из юбилейного сборника, характеризующая то время: «Запомнился в командировке Петр Вуколович Ерменев… Он объявил, что никому не доверяет и ему напарник не нужен… Ерменев П.В. впоследствии стал весьма заметной фигурой в общественной жизни организации. Член КПСС с 1918 г., он считал своей обязанностью и долгом разоблачать. По словам Злобина, который работал на Днепрогэсе в одно и то же время, что и Ерменев, он способствовал аресту большого количества персонала. Он писал в райком открыто свои донесения вплоть до 1958 г., пока райком не пригрозил ему исключением из партии. Но в разные времена по-разному райком относился к сигналам, и в разные времена разные люди группировались вокруг него, создавая коалиции против очередной жертвы. Характерно, что к рядовым работникам он относился довольно дружелюбно».
Об этом же папа вспоминал и в последние годы: «Всех сажали. Как только начальник – какое-то время – раз… Сажали. Чуть кто… Ты даже не представляешь. Вот уже то, что мне известно. Сталиногорская ГРЭС. Построили первую очередь, все хорошо. Начальника строительства в тюрьму – враг народа, главного инженера – в тюрьму. И всех этих инженеров – в тюрьму. Вторая очередь – пришла другая, как только построили – всех посажали. Со мной работали – один, который оттуда убежал, потому что всех сажали, а другой – тот, который на всех писал, и их сажали. Он и у нас писал на всех. Уже когда Сталина не стало, он продолжал писать на нас всех. Его в райком вызвали и сказали: еще будешь писать – из партии исключим. Он перестал писать».
Попали в юбилейный сборник и еще некоторые папины воспоминания о том времени: «Начиная с 1948 г. … в газетах и радио постоянно нагнеталась борьба с космополитизмом, в первую очередь это коснулось известных в стране людей в основном творческого плана, но постоянно борьба смещалась на другие слои населения, и к космополитизму стали прибавлять слово сионизм. Дальше больше, и ярлык космополита, а тем более сиониста стало синонимом “враг народа”. 1950–1953 гг. были самые опасные для существования Спецучастка, как и всей страны. В период с 1951 по 1955 г. в Спецучастке поменялись восемь начальников и главных инженеров. Где-то в середине 50 года были арестованы за “сионистскую деятельность” 25 или 28 руководящих работников Министерства электростанций».
Я помню еще фразу из папиных устных рассказов: «когда умер Сталин, я не плакал».
В сборнике есть много подробностей о самой работе. «Первые полтора – два года я был тесно связан с работой в электроизмерительной лаборатории. Постепенно втягиваясь в наладочную работу, сначала проверку и настройку реле, потом релейную защиту, я на различных объектах выполнял и другие наладочные работы, но в промежутках между работой на объектах я возвращался в лабораторию и работал на ремонте приборов…
В лаборатории была довольно дружелюбная атмосфера… В коллективе не было склок, и всегда было стремление помочь друг другу, что способствовало моему обучению….
Почти все приборы были немецкие… Служили они очень долго, вплоть до появления отечественных в середине 50-х годов… Кроме ремонта и подготовки приборов, лаборатория занималась разработкой и изготовлением различных приспособлений для наладочных работ… Некоторые приспособления значительно экономили время и количество приборов».
Дальше – подробности о том, как развивались и становились общепризнанными наладочные работы.
«Цуккерман И.И. рассказывал, что он многократно пытался в 48–49–50 г. поместить в московских газетах приглашения на работу наладчиков. Газеты категорически отказывали, мотивируя отказ тем, что такой специальности и работ таких нет. Отсутствовал не только статус наладочных работ, не было норм, правил и объема необходимых проверок перед включением оборудования. Это приводило к различного рода вкусовщине, на каждом объекте было свое мнение, что проверять и сколько характеристик и как их надо снимать на отдельном оборудовании… Отдельного помещения для организации лаборатории руководители редко могли добиться. Чемоданы с приборами на объект и обратно, иногда по два-три на человека, возили “на себе”.
Первые протоколы разработал Росман Л.В. Это были бланки на реле тока и напряжения и протокол на реле времени… Преимущества типовых бланков мы сразу почувствовали… Первую попытку ограничить произвол требований предпринял тот же Росман. Он разработал и предложил “Нормы испытаний оборудования”, но утверждены и приняли форму обязательного документа “Нормы” стали лишь через несколько лет…
Размышляя над проблемой наладочных работ, вспоминая людей, которые прошли школу наладки, я задаюсь вопросом: почему люди оставались долгие годы в наладке, несмотря на то, что это была работа, связанная с большими бытовыми неудобствами, пребыванием в общежитиях и грязных гостиницах, частыми разъездами, с работой на строительстве, где царит грязь, беспорядок и работа во всякое неурочное время.
Большинство наладчиков, имея высокую квалификацию, не раз подвергались искушению перейти на эксплуатацию и закончить с кочевой жизнью. Но приверженность работе, которая постоянно сулит элементы новизны и чувство того, что ты оживил мертвое железо и станция начала работать, задышала теплом и это ты вложил в это свой труд и интеллект, удерживали от ухода в спокойную жизнь».
А вот еще одна важная запись из сборника: «В марте – апреле 52 г. нам задержали зарплату на 8 дней. Я в это время работал на ТЭЦ-20. Московские объекты созвонились, и мы собрались в большой комнате на 2 этаже. Произошел громкий разговор с предложением “не можешь – уходи”. Подколзин и Камкин [начальник и главный инженер] долго держали оборону, но неожиданно вдруг стали обвинять друг друга во всех грехах. На следующий день они порознь отправились в трест с жалобами друг на друга. Результатом стала полная смена руководства».
Папа скромно умолчал о своей роли. Вспоминая его устные рассказы, я понимаю, что он был заводилой. В эти годы он был и формальным (секретарь комсомольской организации) и неформальным лидером молодежи. Одним из последствий стало то, что его приняли в КПСС – как папа говорил, чтобы иметь рычаги влияния на него и через него на молодежь. Насколько можно понять из документов, кандидатом папа стал в 1953 году, членом – в 1954-м.
Помимо работы, папа в эти годы много ходил в походы, в горы. Закончил в 1951 году вечернюю школу. В общем, жил полноценной насыщенной жизнью.
В 1956 году в папиной жизни произошли два важных события. Он поступил во Всесоюзный заочный энергетический институт и женился на маме.
Соседями дедушки, бабушки и папы в Реутово были Хазановы – Роза Евсеевна и ее сын Наум (Нонка). Наум был моложе папы на четыре года, и они дружили. Как мне рассказывали, именно Роза Евсеевна по просьбе бабушки решила познакомить папу с дочерью своего кузена – моей будущей мамой. Папе было тогда 30 лет, маме – 27. Свадьбу сыграли 21 ноября 1956 года. Я родился через 17 месяцев.
Когда в 2005 году произошла авария на подстанции «Чагино», папа вспоминал, что участвовал в ее пуске как раз в то время, когда я родился. Он сказал: значит, мы хорошо работали, если она продержалась без капремонта 47 лет.
Про учебу в институте папа говорил, что в первые годы, когда шли общие предметы, учиться было трудно. Зато потом начались специальные предметы, которые он знал зачастую лучше преподавателей. Большинство преподавателей это понимало и общалось с папой на равных. Правда, папа с юмором описывал конфликт на экзамене по охране труда, когда он решил подшутить над преподавателем и его теоретическими представлениями. Но тот обиделся: мол, вы, производственники, знаете хорошо технику безопасности, а охраной труда пренебрегаете.
Правда, в учебе был небольшой перерыв, когда папа занимался выбиванием квартиры. Он тогда был председателем профсоюзного комитета (завкома) Спецучастка и много сил потратил, чтобы добиться квартир для себя и других нуждающихся сотрудников. Но об этом я напишу в другой части.
Диплом папа защитил в 1962 году. Тема дипломной работы была связана с релейной защитой.
В 1960 году он получил должность прораба. После защиты диплома стал старшим прорабом.
В 1951 году неумный начальник избавился от цеха по монтажу контрольно-измерительных приборов (КИП). Наладчики от этого сильно страдали. Папа вспоминал: «В 1962 году … мне предложили организовать “Группу наладки технологической автоматики”. Я недавно закончил институт, чувствовал потребность продолжать учиться и по многолетней привычке засел за изучение тепловых процессов на электростанции… Я пришел к убеждению, что для развития этих работ мне необходимо взять на ТЭЦ наладку всего объема и только будучи руководителем объекта и выполняя весь объем может произойти становление группы.
Такой объект наметился на ТЭЦ-21, станция шла с нуля… ТЭЦ-21 был объект, на котором мне было легко адаптироваться, т.к. строительное управление, электромонтажный и тепломонтажный участки перешли с ТЭЦ-16 и с ними у меня сложились многолетние добрые отношения, но сама стройка и сроки строительства были весьма тяжелые… К тому же это была первая электростанция, на которой вводилась ЭВМ… Начиная с сентября и до включения 2-го блока в начале января бригада работала в режиме 10–12 часов работы и фактически без выходных. Но после включения 2-го блока мы почувствовали, что мы это можем, т.е. группа и специальность состоялись… Но предстояло закрепиться… Обзвонив большое количество энергосистем, я получил предложение от директора Тбилисской ГРЭС (г. Гардабаны) на наладку КИП и автоматики на блоке 150мВт открытого типа. На собрании группа согласилась на эту работу. Дальнейший поиск привел меня на Конаковскую ГРЭС… После пуска этого блока все почувствовали, что и это мы можем. На этом моя работа с группой была окончена и руководителем группы стал Архипов В.Н. В 1972 г. группа выделилась из наладочного участка и образовалась в самостоятельный участок».
Добавлю немного своих воспоминаний. ТЭЦ-21 находилась недалеко от ст. Ховрино, и слово «Ховрино» я в то время слышал постоянно. Про Тбилиси и Гардабараны не помню, вероятно, папа там был недолго. А с Конаково связано лето 1965 года: папа в это время там работал, а мы с мамой отдыхали на берегу Волги. Когда папины коллеги отмечали его 60-летие, все признавали, что участок КИП – его детище.
Еще в 1964 году папа принимал участие в организации Минского филиала МНУ. Он и в последующие годы его опекал.
В 1966 году папа получил новую должность (о чем речь пойдет в следующем подразделе), и период длительных командировок закончился. Последней на моей памяти (не считая Греции) длительной командировкой была работа в Перми в 1965 году – я тогда учился в первом классе и сильно болел корью.
В этот период у папы уже стали возникать проблемы со здоровьем. Как-то у него началось кровохарканье. Естественно, врачи заподозрили туберкулез. Папе дали больничный, но он чувствовал себя хорошо. Потом нашелся врач, который понял, что папиросный дым вызывает раздражение в горле. Он посоветовал папе бросить курить. Не то чтобы папа совсем бросил, он и позже покуривал. Но тогда проблема горла была решена.
Возникли и проблемы с желудком – следствие длительных командировок и авральной работы. Считалось, что у папы язва желудка, хотя сам он в этом диагнозе сомневался. Весной 1965 года он лечился в санатории в Ессентуках. Проблемы были и позже, хотя и не так остро. Специальной диеты он не соблюдал, но кое-какие ограничения были.
Многие воспоминания о папе, касающиеся данного периода, я приведу в разделах о своей жизни. Здесь помещу только то, что касается его работы.
Папа писал: «В 1966 г. в МНУ был образован Производственно-технический отдел (ПТО). Я был назначен начальником отдела. Мы поставили себе задачу разработать систему технической нормативной документации… Такая жесткая привязка отчетной и нормативной документации оправдала себя по времени и в многочисленных спорах и противодействиях. Закончились все хотелки и вкусовщина эксплуатирующих и около эксплуатирующих людей… Рядовой наладчик и руководитель работ обрели твердую почву под ногами, знали, что надо проверять и что надо писать в отчетную документацию…
Параллельно с разработкой нормативно-отчетной документации шла работа с Госстроем по определению юридического статуса ПНР и пусконаладочных организаций. Были приняты несколько “Правил”, и закончилось это “Постановлением Госстроя № 100 в 1981 г.”, где записано: “Пусконаладочная организация … относится к подрядной организации в строительстве”. Таким образом, на ПНР распространено законодательство о строительстве».
Отдельным направлением было овладение работами с вычислительной техникой. Соответствующая группа была создана в 1972 году. «Около года несколько специалистов пытались получить работу по наладке ЭВТ, но это им не удавалось. Поиски работы привели меня в ЦДУ… Выслушав наши предложения, Семенов [гл. инженер] предложил нам налаживать в ОДУ Средней Азии машину М-6000… На наладку в Ташкент выехали Акимов и Егоров Л.Л. и получили хорошие отзывы о работе. После этого у нас постоянно были предложения по наладке М-6000». Добавлю, что я был свидетелем работы Егорова и Акимова по наладке М-6000 в МЭИ в 1974 году, но об этом подробнее будет в другой части.
Папа говорил, что когда началась «косыгинская» реформа, у него было желание получить еще и экономическое образование. Но он быстро понял, что реформы сворачиваются. Тем не менее, в папиной работе была и экономическая составляющая. Вместе с другими специалистами он участвовал в разработке ценника на пусконаладочные работы, который был утвержден Госстроем в 1983 году.
В 1960-е годы папа взялся написать книгу «Наладка электродвигателей постоянного тока». Помню, что я очень гордился тем, что мой папа пишет книгу. Книга была издана в 1970 году в серии «Библиотека электромонтера». Она оказалась тонкой брошюркой – всего 80 страниц. Больше папа книг не писал.
Важной частью папиной работы была забота о постоянном пополнении МНУ молодыми специалистами. Он писал:
«При ежегодном пополнении молодые специалисты легче адаптируются, т.к. не теряется связь между вчерашними однокашниками по институту, нет большого разрыва по возрасту и опыту работы, и молодые легче осваивают специальность. Начиная с 1963 г. я по поручению руководства стал посещать процедуру распределения молодых специалистов на ЭЭФ в МЭИ. Не сразу удалось наладить понимания наших условий и специфики со стороны кадровиков Минэнерго и комиссии по распределению… В некоторые годы мы получали 20–25 специалистов из МЭИ. Пришлось расширять общежития, но с началом строительства домов в Лесном городке эта задача значительно облегчилась».
В 1971 году папа воспользовался возможностью поехать в загранкомандировку – в Грецию. Он занимался наладкой энергоблока тепловой электростанции в Пирее (порт около Афин). Вместе с ним работали Е.Г. Савченко и В.И. Бородавкин, которые позже стали начальником управления и главным инженером. Предполагалось, что работа на три месяца, но она заняла полгода.
Больше в загранкомандировки папа не стремился. Но в 1982 году ему пришлось поехать на месяц в Венгрию – разбирать конфликт, возникший при наладке АЭС «Пакш».
В должности начальника ПТО папа проработал 22 года. У него была перспектива пойти на повышение – стать главным инженером. Но это уже была номенклатурная должность, требующая утверждения не только в тресте, но и в райкоме, и тут мешал пятый пункт. Так, в 1972 году ушел на пенсию прежний начальник МНУ, его место занял папин товарищ главный инженер В.В. Черняк. Он хотел, чтобы папа стал главным инженером, но двух евреев на руководящих должностях райком не допустил. Черняк скоропостижно умер в 1974 году, его место занял главный инженер Е.Г. Савченко. Место главного инженера вновь освободилось, и вновь папу не утвердили. Впрочем, по моим ощущениям, папа на эти должности не сильно стремился, его вполне удовлетворяла работа начальника ПТО.
Папа говорил, что ему предлагали перейти в министерство. Он отказался. И потом радовался, что не поддался соблазну: там было больше интриг, чем работы. Занимая в общем-то скромную должность, папа обладал в отрасли большим авторитетом и немалым влиянием – благодаря своим знаниям, работоспособности и умению общаться с людьми.
В 1988 году папа ушел с должности начальника ПТО, оставшись в управлении ведущим инженером. А в 1990 году совсем уволился из управления.
С одной стороны, это было связано с возрастом. С другой стороны, настали новые времена. При папином участии было создано совместное предприятие с немецкой фирмой «Сименс». Точной даты и точного названия я не помню. В папиной трудовой книжке записано, что он с октября 1990 года по апрель 1993 года работал в должности производителя работ в фирме «Дельфин-СПИН» Центра «Энергия» – насколько я помню, это и было то самое совместное предприятие. В апреле 1993 года он стал директором малого предприятия ТОО «Электро-СПИН», но официально проработал на этой должности до августа 1995 года.
В связи с работой в совместном предприятии я запомнил папины рассуждения. Когда он в 1971 году работал в Греции, рядом другой энергоблок делали немцы. И папа видел, что советское оборудование тогда было более громоздким, чем немецкое, но по характеристикам ему не уступало. А когда было создано совместное предприятие, он увидел, насколько страна отстала за двадцать лет.
Папа говорил, что если бы он был моложе, он бы развернулся. По его представлениям, бизнес не может быть стационарным: либо он развивается, либо угасает. В 67 лет у него уже не было желания развивать бизнес. Он удовлетворялся ролью посредника: благодаря своим связям, он находил, кому нужна работа по монтажу и наладке оборудования, и он знал бригады, готовые выполнять такие работы. Этим он продолжал понемногу заниматься и перестав быть директором малого предприятия.
В 1990-е годы часто расплачивались бартером. Я помню, что Лихославльский радиаторный завод вместо денег выдал два автомобиля «Москвич» (это было, кажется, в 1994 году). Один автомобиль папа оставил себе. В 2003 году он отдал его Саше.
В марте 1998 года умерла мама (за которой он в последние годы самоотверженно ухаживал), и папа с тех пор жил один. Правда, была Любовь Яковлевна, с которой папа регулярно гулял в парке «Сокольники» (они познакомились еще при жизни мамы). Обычно папа гулял в парке не меньше четырех часов. Осенью 1998 года он съездил в Израиль – повидал родственников. Больше он никуда не ездил.
Папины политические взгляды сформировались еще в советское время. Оставаясь членом КПСС, он был противником коммунистической идеологии. В перестроечное и постперестроечное время неизменно поддерживал реформаторов. И если я все время колебался между «Яблоком» и «правыми», то папа всегда был сторонником Гайдара. К Путину он первоначально относился позитивно, но после ареста Ходорковского резко изменил свое к нему отношение.
В последние годы он освоил компьютер и мобильный телефон. Правда, у него была странная привычка: он выключал мобильник, если считал, что он ему не нужен. И мы знали, что ему не всегда можно дозвониться.
19 декабря 2010 года мы праздновали Сашин день рождения. Ждали папу, но он не приехал. Дозвониться ему тоже не смогли, но первоначально не придали этому значения. И только после 19 часов стало понятно, что случилось что-то серьезное. Мы с Ильей поехали в Сокольники и обнаружили папу мертвого в постели: видимо, он не проснулся.
На вскрытии я не настаивал. Последние годы папа страдал от стенокардии, причина смерти в общем была понятна. Похоронили его на Салтыковском кладбище – там же, где были похоронены дедушка и бабушка.
