6. Политическая жизнь
Описываемый период довольно быстро получил название «Пятилетка Пышных Похорон». Эта «пятилетка» фактически началась с гибели в 1980 году Машерова и завершилась смертью Черненко в 1985 году. Вот ее вехи:
· 4 октября 1980 – гибель 1-го секретаря ЦК КП Белоруссии Петра Мироновича Машерова;
· 18 декабря 1980 – смерть Алексея Николаевича Косыгина (за два месяца до этого ушел в отставку с поста Председателя Совета министров СССР);
· 25 января 1982 – смерть секретаря (фактически 2-го секретаря) ЦК КПСС Михаила Андреевича Суслова;
· 10 ноября 1982 – смерть генерального секретаря ЦК КПСС, председателя Президиума Верховного Совета СССР Леонида Ильича Брежнева;
· 29 мая 1983 – смерть председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС Арвида Яновича Пельше;
· 31 октября 1983 – смерть 1-го секретаря ЦК КП Узбекистана Шарафа Рашидовича Рашидова;
· 9 февраля 1984 – смерть генерального секретаря ЦК КПСС, председателя Президиума Верховного Совета СССР Юрия Владимировича Андропова;
· 20 декабря 1984 – смерть министра обороны СССР Дмитрия Федоровича Устинова;
· 10 марта 1985 года – смерть генерального секретаря ЦК КПСС, председателя Президиума Верховного Совета СССР Константина Устиновича Черненко.
Третий раздел этой главы я начал с рассказа о том, как я узнал о смерти Брежнева. Тут надо сказать, что событие было вполне ожидаемым (мы все видели, что генсек серьезно болен, и уже рассказывали анекдоты, в которых речь шла о его будущей кончине), и все же оно застало нас врасплох.
Это событие тогда можно было считать эпохальным: умер человек, в течение 18 лет руководивший страной. Позже время внесло коррекцию в такую оценку: правление геронтократии продолжалось еще два года и четыре месяца. Потом началась Перестройка, но она в первые четыре года принесла, скорее, внешние, а не внутренние изменения. Реальный слом системы начался только в 1989 году (но об этом речь пойдет в следующей главе).
Тем не менее, эта смерть породила и надежды, и раздумья. Я не случайно сделал запись о работе в военкомате и известии о смерти: у меня возник замысел романа (скорее, романа-эссе), который, как и все подобные замыслы, остался нереализованным. Помимо фрагмента, цитированного в разделе 3, я написал план романа из 80 пунктов, который большого интереса не представляет. Но попутно я сформулировал 22 проблемы нашей страны, о которых хотел писать. Их я тут хочу привести – они дают представление и о состоянии страны и о моем понимании этого состояния:
1) нехватка продовольствия;
2) нехватка топлива;
3) несовершенство хозяйственного механизма;
4) низкое качество товаров ширпотреба;
5) дефицит;
6) низкое качество сферы обслуживания;
7) рост цен на товары массового спроса;
8) отставание в ряде важных отраслей науки и техники;
9) низкое качество медицинского обслуживания;
10) несовершенство системы образования;
11) высокий уровень преступности;
12) алкоголизм;
13) религиозность;
14) национальная рознь;
15) бегство за границу;
16) рост нетрудовых доходов и казнокрадства;
17) жилищная проблема;
18) экологическая проблема;
19) демографическая проблема;
20) высокий процент неквалифицированного труда;
21) привлечение квалифицированных кадров для неквалифицированного труда;
22) мещанство.
Андропов, став во главе страны, начал с попытки наведения порядка и, в частности, с борьбы за трудовую дисциплину. Сама по себе идея улучшить трудовую дисциплину была разумной, но исполнение ее, как обычно бывает, получилось бестолковым (в полном соответствии с позднее сказанным бессмертным афоризмом Виктора Черномырдина: хотели как лучше, а получилось как всегда) – все эти рейды с вылавливанием людей, оказавшихся не на рабочих местах.
Я помню, что был не согласен с двумя тезисами Андропова. Первый тезис: дисциплина для всех одна. Я и тогда прекрасно понимал, что требования к дисциплине не может быть одинаковое для разных видов работ. Скажем, для тех, кто работает с клиентами (покупателями, посетителями, пациентами и т.п.), важно находиться на рабочем месте в те часы, когда они принимают посетителей. Для других это может быть не столь важно или совсем неважно. Дворник вполне может отдыхать в сухую погоду, но при снегопаде или листопаде должен встать как можно раньше, чтобы обеспечить дорогу тем, кто идет на работу или по каким-то другим делам. Ну а для научного работника важна возможность заниматься творческой работой, а не отсиживать от сих до сих. К тому же для экспериментатора важно довести эксперимент до какого-то приемлемого конца, и потому он должен задержаться на работе, даже если официально рабочий день завершен. Зато в другой день он может уйти раньше, и в этом нет криминала.
Другой тезис звучал так: наведение порядка не требует капитальных затрат, зато дает большую отдачу. Слово «капитальных» тут было лишним. И я понимал, что все эти рейды и тому подобные мероприятия на самом деле требуют затрат (пусть не капитальных, а текущих), и немалых. Так что в любом случае важно было соотносить затраты и результаты.
У нас в Витаминном институте во многих лабораториях (именно в тех, где занимались наукой) отношение к дисциплине было вполне либеральное. Я помню, что зав. лабораторией готовых форм следила за дисциплиной, но это было, скорее, исключением. Мы уходили, когда нам было нужно – и по работе (в библиотеку, в институт, с которым сотрудничали и т.п.), и по личным делам (начальство понимало, что сотруднику надо решить личные дела, чтобы он потом мог думать о работе). Правда, при этом требовалось, чтобы сотрудник отписался в журнале посещаемости, но за этим тоже слабо следили, так что не все и не всегда это требование выполняли. Зато если по работе нужно было задержаться – мы без сомнений задерживались (в отличие от сотрудников лаборатории готовых форм, ожидавших окончания рабочего дня уже в пальто).
В то же время в институте была сотрудница, Мария Васильевна Балякина, зам. заведующего лабораторией гетероциклических соединений (лаборатория директора Гунара), которая периодически занималась проверкой дисциплины (кажется, у нее была официальная общественная должность – «руководитель общественного отдела кадров»). Она вместе с некоторыми сотрудниками проводила (не очень часто) рейды по вылавливанию опоздавших. Я помню, что у нас в лаборатории, заметив такой рейд, один сотрудник тут же отписывал в журнале всех, кого не было на месте, а другой выходил из института, чтобы предупредить опаздывающих.
В книге Валерия Чумакова «Субъект творения» есть эпизод про борьбу за дисциплину (фамилии героини там, правда, нет):
«Директор открыл ящик стола, вытащил из него листок и, не глядя, передал его Славе.
“Докладная, – прочитал Слава. – Довожу до вашего сведения, что ст. науч. сотр. лаб. гетероц. соед. В.М. Копелевич 29 августа ушел из института, не сообщив об этом непосредственному сотруднику Мариевой Т.Д. и табельщице лаборатории, а также не отметил своего ухода в книге ухода…”…
– Это Мария Васильевна написала?
– Ну, я вам этого не говорил...
– Владимир Иванович, ну вы мне можете объяснить, вот что ей надо? Ну что это за филиал отдела кадров? Она же всех в лаборатории уже замучила своими докладными. И ведь химик из нее никакой.
Гунар усмехнулся.
– Вот потому, что она в химии не соображает, она на других фронтах и... работает».
Балякина, конечно же, была членом КПСС. Попутно отмечу еще один момент. Мой сосед по комнате, Сергей Клинов, был в то время членом партбюро, где занимался оргработой. И мне попал в руки список членов парторганизации института. В списке было 76 человек, чуть ли не четверть сотрудников. Изучив его, я поразился. Это, по моим ощущениям, была практически случайная выборка. Ни по моральным, ни по умственным, ни по идейным качествам эти люди в своей массе не отличались от беспартийных сотрудников – примерно те же соотношения. Даже нельзя было сказать, что в списке было много карьеристов. Например, сам Сергей карьеристом не был: он так и не защитил кандидатскую, хотя материал у него был в избытке, и Курганов его постоянно подталкивал. Была еще в лаборатории фармакологии Инна Клементьева; я помню, как ее почти насильно заставили защищать кандидатскую в возрасте около 50.
Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Как я позже убедился, тех, кто хотел в ступить в партию, старались в нее не принимать. Зато принимали тех, кто не очень хотел. Позже из книги про Владимира Путина я узнал, что тот же принцип был и в КГБ: мы инициативников не берем.
