3. Школа № 690
Школа № 690, в которую я пошел после переезда, находилась рядом с домом. Просто рядом, это был соседний дом (Измайловский проспект 53). Правда, выход из нашего дома был обращен в другую сторону, но в общем идти до школы было не больше пяти минут. Это немного расхолаживало, и я иногда опаздывал. Проучился я в ней последнюю четверть пятого класса и весь шестой.
В эту школу меня поначалу не хотели брать, поскольку я уже три четверти в предыдущей школе учил французский, а тут были только английский и немецкий. Папе удалось убедить директора, и меня взяли – в класс «а», где учили английский. Мне родители нашли репетитора по английскому, и я с ним занимался, стараясь догнать класс. Английский я потом учил и дальше в школе, и в институте, были занятия и после института. Читать я еще как-то научился – как пишут в анкетах, «со словарем» (когда работал в области биохимии, приходилось много читать), писать тоже приходилось, хотя потом часто давал на редактуру более профессиональным, говорю с большим трудом (за границей иногда удавалось разговориться), а на слух почти не воспринимаю.
Как ни странно, требования в этой школе оказались слабее, чем в сетуньской. Я стал получать лучшие оценки. У меня сохранился табель за шестой класс с четвертными и годовыми оценками. По русскому языку, литературе, арифметике, алгебре, зоологии, истории и английскому языку – только пятерки, по геометрии, физике и географии в четвертях были четверки, но в году – пятерки, по рисованию, пению, физкультуре – только четверки, по труду в двух четвертях тройки, в одной четверка и в последней пятерка, так что в итоге вышла четверка (на самом деле у меня были сплошные тройки, но потом их исправили, чтобы вывести меня на похвальную грамоту).
В каком-то детском журнале я прочитал рекомендацию: вставать рано и делать уроки с утра до начала занятий. В шестом классе у меня это получалось, поскольку уроков было немного, и я с ними быстро справлялся. Позже я даже не пытался так делать.
Учителей я помню плохо, особенно их фамилии и отчества. Единственная, кого хорошо запомнил – классную руководительницу и учительницу географии Тамару Сергеевну Михайловскую, она была достаточно молодая и приятная, но, впрочем, строгая. С фамилиями и отчествами других мне вначале помог Андрей Серапионов, с которым я списался в Одноклассниках, а позже я нашел свои старые записи. Самые хорошие отношения у меня сложились с немолодой учительницей истории Клавдией Ивановной Москвичевой. Математику преподавала Ольга Григорьевна Васильева, с ней у меня тоже были хорошие отношения, но помню ее плохо.
Лучше всего запомнилась учительница русского языка и литературы, звали ее Ольга Александровна Милутка. Но ученики ее прозвали «Жучка». Она была невысокой, немолодой, выпустив нас из шестого класса, ушла на пенсию, на своем последнем уроке читала нам стихи Пушкина. Была она доброй и знающей, но слишком эмоционально реагировала на наши шалости, и мы за это над ней смеялись. Когда кто-то что-то делал не так, она восклицала: «Минус», и делала отметку в журнале, и, привыкнув к этому, кто-нибудь, опережая ее, говорил: «Минус». Наше поведение она часто называла «зубоскальством». Одним из ее частых заявлений было: «Вы – пионеры по форме, но не по содержанию!»
Сколько человек было в классе – уже не помню. Гораздо позже – уже после окончания института – я составил список класса, в котором были 32 человека – 17 мальчиков и 15 девочек. Список, скорее всего, неполный: был, например, в классе один второгодник, но его в этом списке нет.
Отношения с одноклассниками складывались по-разному. Вначале я подружился с Алешей Масловым, затем мне ближе стал Сережа Демидов. Хорошие отношения были с Сашей Ведерниковым и Мишей Москалевым. Из девочек мне нравились Наташа Карцева, Галя Виш и Таня Яковлевская. Наташа была отличницей и большой умницей, с ней было легко общаться. У Гали и Тани характеры были непростые. Впрочем, не могу сказать, что я с ними сильно сдружился.
Был еще в классе Андрей Серапионов. Он хорошо учился, но был довольно язвительным и самовлюбленным. С ним отношения складывались непросто. Но самые сложные отношения у меня были с Вовой Шелепнем (прозвища «Шаляпин» и «Сыч»). Маленький, белобрысый, он изводил меня разговорами откровенно антисемитского содержания. С ним дружил Алеша Брусбардис, который его всегда защищал. Одна моя ссора с Брусбардисом закончилась тем, что он позвал меня в парк для выяснения отношений. Но в парке мы лишь немного помахали руками и помирились. Алеша даже предложил мне закурить. И я попробовал. Не понравилось. Позже, в пионерском лагере, я еще раз или два попробовал, и вынес твердое решение больше не пытаться.
Потом Шелепень как-то подвел Брусбардиса, и тот на него обиделся. После этого ребята в классе, Вову в основном не любившие, устроили ему экзекуцию, дав возможность стукнуть его всем, кого он доводил. Я тоже его один раз ударил. После этого Тамара Сергеевна устроила собрание, где резко осудила антисемитизм, но отругала и нас за экзекуцию.
Я в этот период увлекся шахматами. Вообще-то я научился играть в шахматы в раннем детстве. Меня учил папа, который хорошо играл, хотя никакой теории не изучал. И я очень редко его обыгрывал, даже после того, как немного поизучал теорию.
Как раз в пятом–шестом классе я решил заняться шахматной теорией. У папы было немного шахматной литературы, кое-какие книжки я сам купил. И занялся разработкой собственной дебютной тактики. В классе я, вероятно, играл лучше всех. Где-то я прочитал, что можно самому организовать в школе шахматный турнир, и его победитель получит четвертый разряд. Из этого у меня ничего не вышло, да и теорию я вскоре забросил.
Также в шестом классе я продолжил заниматься баскетболом: ездил в баскетбольную секцию на стадион «Авангард», находившийся на Шоссе Энтузиастов – на автобусе от метро Измайловский парк (сейчас Партизанская). Одновременно там же занимались несколько девчонок из нашего класса.
Одним из наиболее неприятных воспоминаний об учебе в шестом классе стала моя собственная инициатива. Я прочитал книгу Михаила Абрамовича Гершензона «Робин Гуд» и так ею увлекся, что написал по ней пьесу и решил ее поставить в школе силами одноклассников. Все это было крайне непрофессионально. Когда я уже в процессе попытался посоветоваться с тетей Дусей, профессиональным режиссером, она даже не стала мне ничего советовать, поняв, видимо, что это безнадежно. При этом я сам решил играть Робин Гуда, а Серапионов, например, играл вдову (и играл хорошо). Ко всему прочему, показывать спектакль нужно было на конкурсе самодеятельности, где время на выступление было ограничено, и пришлось представление сокращать. В общем, то, что получилось, нужно было оценивать как провал, и мне потом при всяком удобном случае напоминали про Робин Гуда, и больше всего издевался Серапионов.
Запомнилось еще одно общественное дело. Пионерская дружина школы носила имя Героя Советского Союза летчика Бориса Васильевича Жигуленкова. А пионерский отряд класса стал бороться за присвоение ему имени командира полка, где служил Жигуленков, – Игнатия Семеновича Солдатенко. И как раз когда я учился в шестом классе, в школе собирались однополчане Жигуленкова и Солдатенко. Среди них был трижды Герой Советского Союза Иван Никитович Кожедуб и дважды Герой Советского Союза Кирилл Алексеевич Евстигнеев. Мы участвовали в приглашении ветеранов, расспрашивали их о Солдатенко.
