4.9. Владимир Маяковский
Маяковского мы изучали в школе. Конечно, его навязывали, как, впрочем, навязывали и большинство других писателей и поэтов (Пушкина, Некрасова, Чернышевского, Горького и т.д.). Но он мне (и многим моим сверстникам) нравился. Вероятно, молодым людям и должны в нем нравится раскованность и безудержность – на грани хулиганства.
Правда, мне нравилось не все. К его ранним стихам, к любовной лирике я остался, пожалуй, равнодушен (кроме, может быть «Послушайте»). А из стихов 1920-х годов мне многие нравились.
Из тех стихов, которые мы читали в 10-м классе, я не принимал только два – «О дряни» и «Разговор с товарищем Лениным». Не из художественных соображений (хотя и в художественном плане они довольно слабые), а из-за содержания.
Читал я и две его комедии (из их постановок видел только отрывки), и тут тоже проявилось различие: мне очень нравилась «Баня» и не нравился «Клоп». И я понял, что мне симпатична антибюрократическая сатира Маяковского, а вот антимещанская вызывает отторжение. Первая, как мне казалось, била в цель, а вторая – куда-то мимо (канарейки и т.п.).
А вот «Юбилейное», когда я учился в школе, мне в основном нравилось. Кое-какие строки, конечно, коробили: «Дескать, муж у вас дурак и старый мерин» (можно ли сильнее извратить письмо Онегина?!); «Были б живы – стали бы по Лефу соредактор»; «Вам теперь пришлось бы бросить ямб картавый… Битвы революций посерьезнее Полтавы и любовь пограндиознее онегинской любви». Или, скажем, про Дантеса: «Мы б его спросили: – А ваши кто родители? Чем вы занимались до 17-го года? – Только этого Дантеса бы и видели». Как-то невольно возникала мысль: а если бы такие вопросы задали самому Пушкину?! О судьбе Николая Гумилева я тогда уже, кажется, что-то знал.
Но позже я более внимательно проанализировал тот фрагмент стихотворения, где Маяковский обсуждает русских поэтов, в том числе тех, кто по алфавиту должен стоять между «Ма» и «Пу». И находит только Некрасова («Этот нам компания – пускай стоит») и Надсона («Мы попросим, чтобы его куда-нибудь на Ща»). Можно, конечно, как сделал мой дядя Ося в одном из своих стихотворений, вспомнить и других неплохих поэтов XIX века – Минаева, Огарева, Одоевского. Но когда я осознал, что Маяковский не назвал Пастернака – ни в этом фрагменте, ни в следующем, где он обсуждает современников, – я понял, что «Юбилейное» – позорное произведение, которое лучше бы лишний раз не вспоминать, так как оно очень плохо характеризует Маяковского. Известно ведь, что он любил стихи Пастернака и дружил с Борисом Леонидовичем, но они часто ссорились. Однако даже в момент ссоры непозволительно делать вид, что нет такого поэта (чей поэтический дар, на мой взгляд, гораздо выше).
Кстати, Пастернак, насколько я знаю, ценил ранние стихи Маяковского, а к стихам 1920-х годов относился пренебрежительно. А вот вступление к ненаписанной поэме «Во весь голос» оценил. Но мне в связи с этим вспоминается и вступление к поэме «Хорошо!». Оно, на мой взгляд, лучшая часть во всей этой поэме. Видимо, жанр вступления Маяковскому удавался.
В самой поэме «Хорошо!» есть разные фрагменты, какие-то лучше, какие-то хуже. У меня еще в школе отторжение вызывала глава-пародия, где Кускова и Милюков предстают в виде пушкинских героев. Но заключительная фраза, вложенная в уста Милюкова («При Николае и при Саше мы сохраним доходы наши»), – верх кощунства: это Милюков-то, которого при Николае выгнали из университета, а при Саше – из правительства.
А вот следующая главка более интересна. Маяковский приводит в ней слова некоего, вероятно, вымышленного адъютанта:
Нет,
я не за монархию
с коронами,
с орлами,
Но
для социализма
нужен базис.
Сначала демократия,
потом
парламент.
Культура нужна.
А мы —
Азия-с!
Я даже —
социалист.
Но не граблю,
не жгу.
Разве можно сразу?
Конешно, нет!
Постепенно,
понемногу,
по вершочку,
по шажку,
сегодня,
завтра,
через двадцать лет.
Когда школьником я читал эти строки, то видел в них только насмешку. «Через двадцать лет» – а вот большевики взяли и «сразу». И лишь много позже я осознал, что Маяковский, сам, вероятно, того не желая, показал другой путь. Когда мне стала понятна тупиковость того пути, который взялся воспевать поэт. Что значит «взяли и сразу»? Хотя дальше и была фраза «Гонку свою продолжали трамы – уже при социализме», но ведь никакого социализма «сразу» не получилось, и Маяковский, конечно, это понимал.
А что было через десять лет, когда вышла поэма? Вот что я прочитал в одной из книг Бенедикта Сарнова со слов критика Иосифа Юзовского. Тот в 1927 году написал критическую статью о поэме «Хорошо!», отмечая, как непохожа жизнь вокруг на ту, которая изображена в поэме. Маяковский, встретившись с ним, сказал: «Через десять лет в этой стране будет социализм. И тогда это будет хорошая поэма… Ну, а если нет… Если нет, чего стоит тогда весь этот наш спор, и эта поэма, и я, и вы, и вся наша жизнь».
Иными словами, и через десять после Октября социализма, по мнению самого Маяковского, еще не было. И он надеялся, что социализм будет через 10 лет, или через те самые 20 лет после Октября, о которых мечтал его персонаж-адъютант.
А через 10 лет был 1937 год, до которого Маяковский не дожил. Но в связи с теми строками из поэмы, которые я процитировал, мне вспоминается даже не сталинский террор, а книга Виктора Сержа «От революции к тоталитаризму: воспоминания революционера». Два слова об этом человеке. Его настоящая фамилия Кибальчич, он дальний родственник известного народовольца. Родился в Брюсселе в семье русского эмигранта. Участвовал в революционном движении во Франции и Испании, в 1919 году приехал в Россию, вступил в ВКП(б), работал в Коминтерне. Одновременно получил известность как франкоязычный писатель. В 1920-х годах поддерживал Троцкого, был исключен из партии (и один из немногих не стал проситься в нее обратно), арестован, затем выслан в Оренбург. За него, как за известного писателя, ходатайствовал Ромен Ролан, и Сталин в 1936 году выпустил его из СССР. Виктор приехал в Бельгию и, к своему большому удивлению, увидел, что бельгийские рабочие, благодаря деятельности социалистов-реформистов (которых в СССР называли «социал-предателями») живут лучше, чем советские рабочие. Путь «постепенно, понемногу, по вершочку, по шажку» оказался более успешным.
Сарнов в нескольких книгах (в том числе и в отдельной книге о Маяковском) обсуждает загадку его самоубийства. В его понимании есть явная связь этого поступка с поэмой «Хорошо!». Так, он цитирует воспоминания Виктора Ардова: когда Маяковского незадолго до самоубийства попросили прочитать поэму, он ответил: «Я не буду читать "Хорошо!", потому что сейчас нехорошо». И еще приводит мнение художника С.Я. Адливанкина: «Только тот, кто жил в то время, может понять, каким шоком было для всех нас то, что случилось с нашей жизнью в самый канун его самоубийства. Представьте, магазины ломятся от товаров… И вдруг вы входите в магазин, а кругом – пустые прилавки». Дальше Сарнов объясняет, что это был крах мировоззрения Маяковского. Он понял, что того социализма, в который он верил, не будет.
Это, конечно, лишь одна из версий. Есть и другие. Так, Маяковский, с одной стороны, боялся смерти, а с другой, очень часто думал о самоубийстве в течение длительного времени. И так сложились обстоятельства, что в какой-то момент его настроение качнулось в ту сторону.
Впрочем, я читал и совсем оригинальную версию, которая мне показалась не лишенной резона. Мол, Маяковский не собирался умирать, он лишь хотел попугать Полонскую. Но забыл, что в маузере в стволе осталась пуля. В пользу этой версии мне говорит то, что его предсмертная записка выглядит несерьезно. К тому же я читал, что стихи, которые считаются предсмертными, были написаны пятью годами раньше – как завершение любовных отношений с Лилей Брик, только строка «С тобой мы в расчете» была заменена на «Я с жизнью в расчете». В это тоже легко поверить, поскольку первый вариант в контексте этого стихотворения более органичен.
