4.13. Литература, история и политика
4.13.1. Смутное время и детоубийство
4.13.2. Век XIX-й, вторая половина. Великие реформы
Недавно я увидел обсуждение вопроса – может ли современная русская литература описать то, что сейчас происходит (имеется в виду политическая составляющая). И с горечью осознал, что великая русская (и не только русская) литература часто плохо или даже неверно отражает исторические события. В связи с этим – два очерка.
4.13.1. Смутное время и детоубийство
Мы очень часто историю воспринимаем через призму литературы. И не только русскую историю. И не только мы. Скажем, путеводителем по французской истории часто служат романы Александра Дюма-отца, по английской – пьесы Шекспира.
Русская история конца XVI – начала XVII веков отражена в трагедии Александра Сергеевича Пушкина «Борис Годунов» и в драматической трилогии Алексея Константиновича Толстого («Смерть Иоанна Грозного», «Царь Федор Иоаннович» и «Царь Борис»). При этом у Толстого все четко: Борис Годунов виновен в смерти царевича Димитрия. Вот как это звучит в одной из начальных сцен драмы «Царь Борис»:
Свершилося! В венце и в бармах я
Держу бразды Русийския державы!
Четырнадцать я спорил долгих лет
Со слепотой, со слабостью, с упорством –
И победил! Кто может осудить
Меня теперь, что не прямой дорогой
Я к цели шел? Кто упрекнет меня,
Что чистотой души не усумнился
Я за Руси величье заплатить?
Кто, вспомня Русь царя Ивана, ныне
Проклятие за то бы мне изрек,
Что для ее защиты и спасенья
Не пожалел ребенка я отдать
Единого? Мне на душу не раз
Ложилось камнем темное то дело,
И думал я: "Что, если не достигну,
Чего хочу? Что, если грех тот даром
Я совершил?" Но нет! Судьба меня
Не выдала! Я с совестию счеты
Сегодня свел – и не боюсь поставить
Моих заслуг и винностей итог!
Могу теперь идти стезею чистой!
Прочь от меня притворство и обман!
Чрез пропасти и смрадные болота
К престолу днесь меня приведший мост
Ломаю я! Разорвана отныне
С прошедшим связь! Пережита пора
Кромешной тьмы – сияет солнце снова –
И держит скиптр для правды и добра
Лишь царь Борис – нет боле Годунова!
Об этом по сути вся трилогия: в первой части Борис, вдохновленный пророчеством волхвов, ускоряет смерть Иоанна Грозного, во второй – заказывает убийство царевича Димитрия. И вот третья.
Смысл очевидный. Борис искренне считал, что для блага, для процветания страны можно пожертвовать одним ребенком. Но блага ни себе, ни стране он в конечном счете не принес. Итогом преступления, совершенного с благими целями, стала страшная Смута.
Об этом же и «Борис Годунов» Пушкина. Хотя у Пушкина еще остается поле для толкований. Открыто о вине Годунова там говорят Василий Шуйский и монах Пимен. А сам Годунов – лишь о терзаниях совести. «Мальчики кровавые в глазах» – вроде бы достаточно явно, но все равно не до конца.
Вспоминается прекрасный рассказ Дины Рубиной, где учительница заставила двоечника и хулигана играть Пимена. Тот увлекся, кое-что прочел и пришел к выводу, что Годунов царевича не убивал. И в результате сыграл Пимена как интригана, внушившего Григорию мысль стать самозванцем.
Тем не менее, произведения и Пушкина, и Толстого можно толковать как то, что Смута стала наказанием за убийство царевича Димитрия. Причем кара не только для Бориса, но и для народа, который избрал царем убийцу. И, если не принимать во внимание историческую основу, это замечательные произведения великой русской литературы.
Но если исходить из исторической основы, то возникают сомнения.
1. После смерти царевича прошло семь лет, и это были семь лет непрерывных успехов и Руси, и Бориса как ее реального правителя (и об этом довольно четко сказано в начале драмы «Царь Борис»). Результатом стало его избрание царем. И только потом, еще через несколько лет – три подряд неурожайных года. Не было бы этих лет – не было бы Смуты. «Божья кара»? То есть для народа процветание оказалось важнее нарушения библейской заповеди. А после голода все изменилось. И стало возможно поддержать «царевича», хотя его существование казалось бы снимало обвинение в убийстве.
2. Историки не пришли к единому мнению о вине Бориса в смерти царевича. Есть немало аргументов против этой версии, и нет строгих доказательств.
3. В 1614 году произошло событие, прошедшее мимо внимания и Пушкина, и всех Толстых. «Ради спокойствия страны» был казнен четырехлетний ребенок, Иван Димитриевич (или, как его официально называли, Иван Ворёнок), сын Марины Мнишек, которого она с Заруцким пыталась поставить на российский престол.
Для меня очевидно, что это такое же преступление, как и убийство царевича Димитрия. Или можно считать, что убийство царевича и «ворёнка» неравноценны? Не знаю, как в XVII-м, но уже в XIX-м веке такой вопрос был неуместен. Но казнь «ворёнка» – достоверный факт, а убийство Димитрия и тем более причастность к ней Бориса – только версия. А кары вроде бы не было, во всяком случае, равноценной Смуте. Марина Мнишек, говорят, прокляла, но только проклятие якобы сработало лишь через много поколений – имеется в виду убийство детей Николая II в 1918 году (хотя можно вспомнить заключение в крепость и последующее убийство Иоанна Антоновича, впрочем, за триста лет и других преступлений хватало). И никто из великих писателей царя Михаила Федоровича за это не осудил.
И сразу мысль об аналогии. Как-то у меня теперь обвинение Бориса Годунова в убийстве царевича Димитрия всегда ассоциируется с обвинением Ричарда III убийстве племянников – сыновей Эдуарда IV. По моим представлениям, в обоих случаях вина не доказана, а общепринятое представление о вине исходит от литературы (в случае Ричарда – от Шекспира). Но даже если считать их виновными, их главная беда в том, что они проиграли. А их победители были уж точно не лучше.
В память засела повесть Джозефины Тей «Дочь времени» (или «Дитя времени»). Там сыщик из Скотланд-Ярда по фамилии Грант, прикованный к постели в результате травмы, пытается разобраться с убийством детей Эдуарда IV и приходит к выводу, что их убили уже после смерти Ричарда III – при Генрихе VII. Но, помимо этого, там в конце потрясающий фрагмент:
«Грант собирался было закрыть учебник, когда взор его упал на начало царствования Генриха VII и он прочитал: “Обдуманная политика Тюдоров состояла в устранении всех соперников, претендующих на трон, в особенности – потомков Йорков, оставшихся в живых ко времени воцарения Генриха VII. В этом Тюдоры вполне преуспели, хотя от самых последних пришлось избавляться уже Генриху VIII”.
Грант воззрился на это неприкрытое, откровенное признание массового убийства, подтверждение уничтожения целого рода.
Ричарду III приписали смерть двух племянников, и его имя стало символом злодейства. Но Генриха VII, чья “обдуманная политика” заключалась в уничтожении целого рода, рассматривали как проницательного и дальновидного монарха. Не очень, быть может, любимого подданными, но делового, усердного и к тому же преуспевающего в своих начинаниях.
Грант сдался. Понять историю ему, похоже, не удастся. Логика историков коренным образом отличалась от той, к которой он привык, и, видимо, им просто не суждено найти общий язык… Нет, он возвращается в Скотленд-Ярд, где убийца именуется убийцей, и точка!»
4.13.2. Век XIX-й, вторая половина. Великие реформы
Увы, наша великая русская литература не смогла отразить Великие реформы.
Дореформенная жизнь меня интересует гораздо меньше. Возможности человека, желавшего приносить пользу людям, тогда были сильно ограничены (не отсюда ли «лишние люди»). Если у дворянина было приличное имение и соответствующие наклонности, он мог стать образцовым помещиком (как Костанжогло или Николай Ростов, впрочем, Собакевича тоже можно записать в эту компанию). На чиновной службе о какой-то пользе мечтать было невозможно. Можно было стать офицером и воевать с горцами – тоже сомнительная польза. Лишь особо одаренные могли стать писателями – властителями дум, или университетскими профессорами.
С реформами ситуация изменилась. Появилась нужда сначала в мировых посредниках, а потом и в мировых судьях. Затем возможность работать в земстве. С судебной реформой возникла профессия адвоката, да и прокуроры и судьи в условиях состязательного процесса должны были стать другими. Плюс возможность предпринимательской деятельности появилась.
Анатолий Кони написал биографические очерки (литературные портреты) ряда «отцов и детей» судебной реформы. Это адвокаты Владимир Спасович, Константин Арсеньев, Александр Боровиковский, Александр Урусов и Федор Плевако, один из главных разработчиков судебной реформы Дмитрий Ровинский и другие. Все ярчайшие личности, таким же был и сам Кони. Есть у него биографические очерки и министров – Дмитрия Милютина, разработчика и проводника военной реформы (а у него еще были три брата, все незаурядные, но не так долго жившие), и Михаила Лорис-Меликова, попытавшегося дать новый импульс реформам.
Создала ли великая русская литература образы таких людей? Не видно, если не считать того, что Владимир Спасович считается прототипом адвоката Фетюковича из «Братьев Карамазовых», но это карикатура. Да и образа как такового нет.
В 1860-х и 1970-х годах вышло немало романов. «Обрыв» Гончарова, «Анна Каренина» Толстого, «Дым» и «Новь» Тургенева («Отцы и дети» не считаю, роман вышел в 1962 году, и там описано еще дореформенное время), пятикнижие Достоевского.
Все эти произведения о человеческих страстях, и в этом смысле они бессмертны. Но общественно-политическую жизнь того времени они отражают мало и однобоко, а некоторые и совсем не отражают.
Сразу можно отбросить «Обрыв», где действие происходит в дореформенное время, хотя образы Волохова и Тушина выглядят скорее как пореформенные.
Роман «Анна Каренина» посвящен в основном любви и семейным проблемам, хотя он и шире этих тем. «Дым» – роман о любви, где обсуждение общественно-политических вопросов остается довольно бледным фоном. В «Преступлении и наказании», «Идиоте», «Подростке» и «Братьях Карамазовых» общественно-политические проблемы затрагиваются косвенно, лишь как влияющие на поведение героев в частной жизни. Пожалуй, только «Бесы» и «Новь» – политические романы.
Но «Бесы» – памфлет, направленный против либералов. Подробности убийства Шатова и «общества» Петра Верховенского взяты прямо из судебных дел нечаевцев (то есть Достоевский тут ничего не сочинил). Но острие критики направлено против Степана Верховенского, Ставрогиной, Карамазинова и губернатора с губернаторшей. И здесь объективного показа ожидать было невозможно.
«Новь» – роман о революционерах. Они там выведены благородными людьми, но политическими банкротами (каковыми они в описываемое время, по-видимому, и были).
Ну а был ли еще кто-то, кроме революционеров (которых на самом деле было не так уж много)? Да, были чиновники (в том числе либеральные) и общественные деятели. Только они мало похожи на тех, о ком писал Анатолий Кони.
Алексей Каренин – потрясающий образ. Но только непонятно, что он делал по службе. А ведь он был чуть ли не министр. И, судя по некоторым намекам, достаточно либеральный. Но Толстой постарался изобразить его деятельность, как лишенную и смысла, и цели.
В романе «Новь» выведен Борис Сипягин. Он явно либеральный чиновник. Уважает Адама Смита, готов взять в учителя молодого человека с революционными взглядами. Но выгоняет его, узнав о его романе со своей племянницей, которую надеется выдать за соседа-помещика с консервативными взглядами. И не проявляет никакой жалости к шурину-революционеру. Но чем он занят по службе – совсем непонятно, да и занят ли? Он ведь, несмотря на высокий чин, спокойно уезжает весной в далекое имение, где проводит всё лето.
А что с общественными деятелями? Про отца (биологического) героя романа «Подросток» Андрея Версилова говорится, что он короткое время был мировым посредником. Почему он дальше не пошел по этой стезе, неясно.
Константин Левин (альтер эго Толстого) отказывается работать в земстве. И вроде бы подробно объясняет – почему. Но я так понять и не смог. Позже о вреде земской работы рассуждал художник – герой чеховского «Дома с мезонином».
В романе «Дым» несколько раз на короткое мгновение появляется Пищалкин. И вот как характеризует его Тургенев:
«… идеальный мировой посредник, человек из числа тех людей, в которых, может быть, точно нуждается Россия, а именно ограниченный, мало знающий и бездарный, но добросовестный, терпеливый и честный; крестьяне его участка чуть не молились на него…
Рассуждал вперемежку – то о предметах возвышенных, то о предметах полезных и такую, наконец, распространил скуку, что бедный Литвинов чуть не взвыл. В искусстве наводить скуку, тоскливую, холодную, безвыходную и безнадежную скуку, Пищалкин не знал соперников даже между людьми высочайшей нравственности, известными мастерами по этой части. Один вид его остриженной и выглаженной головы, его светлых и безжизненных глаз, его доброкачественного носа возбуждал невольную унылость, а баритонный, медлительный, как бы заспанный его голос казался созданным для того, чтобы с убеждением и вразумительностью произносить изречения, состоявшие в том, что дважды два четыре, а не пять и не три, вода мокра, а добродетель похвальна; что частному лицу, равно как и государству, а государству, равно как и частному лицу, необходимо нужен кредит для денежных операций. И со всем тем человек он был превосходный! Но уж таков предел судеб на Руси: скучны у нас превосходные люди».
А в романе «Новь» безусловно положительным героем является Василий Соломин, который вначале управлял бумагопрядильной фабрикой, а потом создал свою фабрику. В эпилоге о нём говорится:
«Такие, как он – они-то вот и суть настоящие. Их сразу не раскусить, а они – настоящие, поверьте; и будущее им принадлежит. Это – не герои; это даже не те "герои труда", о которых какой-то чудак – американец или англичанин – написал книгу для назидания нас, убогих; это – крепкие, серые, одноцветные, народные люди. Теперь только таких и нужно! … Знайте, что настоящая, исконная наша дорога – там, где Соломины, серые, простые, хитрые Соломины».
Только произносит эти слова малосимпатичный персонаж. Так что остается вопрос: действительно ли Тургенев считал Соломиных людьми будущего.
Мне, впрочем, Соломин напомнил персонажа более позднего романа – «Жизнь Клима Самгина» М.Горького, действие которого начинается почти в те же годы. Это – Тимофей Варавка, инженер и предприниматель. Единственный из окружения героя романа, который считал, что ставку надо делать не на народ, а на интеллигенцию. За что его стыдили. Но этому «герою» Горький присудил смерть от ожирения.
Ну а в советской литературе, посвященной второй половине XIX-го века, революционеры тем более заняли ведущее место. «Одеты камнем» Ольги Форш, «Нетерпение» Юрия Трифонова и т.п.
Вот такое представление о той эпохе мы получаем из великой русской литературы. Хорошо, что есть еще литература мемуарная. Из нее можно даже понять, что и «превосходные люди» могут быть нескучными.
