3.1. Стихи в школьные годы
Стихи я начал писать в детстве. Стихосложению меня учил дядя Ося, брат моей мамы. Он сам всю жизнь пишет стихи, занимался в литературной студии, в последние годы издает их за свой счет (о нем я написал в подразделе 9.4 главы «Родословная).
Из стихов, написанных в начальной школе, ничего не сохранилось, и в памяти остались только отдельные строчки. Впрочем, стихи эти и не стоят того, чтобы их помнить. На них сильно влияла советская пропаганда. Из памяти выплывают некоторые строки трех стихотворений: в одном я писал, что нашу страну «не сломят», два других были посвящены борьбе Вьетнама с американской агрессией (во втором упоминались также Лаос и Камбоджа).
Одно из этих стихотворений я решился послать в «Пионерскую правду». Мне пришел стандартный ответ, в котором советовали учиться у Пушкина и Маршака. Больше я никуда свои стихи не посылал.
Когда мы в 1970 году переехали в Измайлово и я разлучился с Олей Афанасьевой, в которую я был, как я сам считал, влюблен, я написал ей несколько стихотворений и послал ей в письме через одноклассников. Письмо она порвала, не читая. Стихи эти я уже совсем не помню, и, видимо, они того заслуживают.
В 1970–1971 годах (когда я учился в школе № 690) я писал, кажется, более активно. Помню, что, став свидетелем драки между двумя одноклассниками, написал об этом относительно короткое стихотворение. Его увидела Таня Морозова, редактор классной стенгазеты, и захотела в этой газете разместить. Мне эта идея не понравилась, и я не нашел ничего лучшего, чем написать длинное продолжение (в основном белыми стихами), где пытался убедить Морозову не вывешивать мои стихи. Это, насколько я помню, возымело действие. Но Морозова показала мои стихи учительнице литературы Ольге Александровне Милутка. Та проявила к стихам некоторый интерес, но не стала их оценивать.
Вскоре был какой-то конкурс, и Ольга Александровна предложила мне написать какое-нибудь стихотворение и прочитать его. В параллельном классе была девочка, которая тоже писала стихи, и она прочла на конкурсе свое стихотворение. А я не стал писать и выступать. Помню, что по просьбе Морозовой я все же писал для стенгазеты какие-то сатирические стихи, обличавшие подсказки.
В эти годы у меня возникли и более грандиозные замыслы. Я попытался написать либретто оперы про Жанну д'Арк (которая у меня почему-то ассоциировалась с Анжелой Дэвис) и пьесу в стихах про спартанского царя Клеомена III (тут были ассоциации с борьбой греков против «черных полковников»). В обоих случаях было написано только самое начало.
Кстати, в школе № 444 я сделал то, от чего отказался в школе № 690. Был конкурс чтеца, на котором нужно было прочитать какое-либо стихотворение о войне. А я почему-то не нашел ничего, что бы меня удовлетворило. И написал сам стихотворение о подвиге Гастелло. Но я, выступая, не стал говорить, что это мое сочинение. Нужно ли добавить, что ни само стихотворение, ни мое чтение впечатление не произвели?
Но в целом из стихов, написанных в 1972–1975 годах, кое-какие сохранились, и я их здесь приведу. Не то чтобы они мне сильно нравятся, но некоторое представление о моих тогдашних способностях они дают.
В 7-м – 8-м классах у меня были стычки с одноклассниками Сергеем Чеглаковым и Андреем Гвоздецким. С Чеглаковым мы обменивались стихотворными эпиграммами, и у него они получались лучше. А две эпиграммы на Гвоздецкого мне, как мне кажется, удались. В первой я упоминал хорошо известного в те годы персонажа телепередачи «Кабачок 13 стульев» пана Гималайского, который первый раз появился в передаче в юмореске, где он привез верблюда, а его самого тоже сочли верблюдом (гималайским). Вот эти эпиграммы.
Пану Гималайскому
Зачем на покупать животное твое,
Мы не видали что ли это чудо?!
Конечно, нет у нас верблюда своего,
Зато Гвоздецкий – суррогат верблюда.
Плюется метко он и далеко
И может быть использован как пугало.
Не наделили горбом лишь его,
Но скоро он его получит по заслугам!
Гвоздь
Однажды я на химию пришел,
Придвинул стул и сел за стол.
Но вскоре понял я, что подо мной
Есть что-то острое, и я рукой
По стулу шарить стал, и понял я,
Что на гвозде сидел, короче говоря.
Но, правда, все окончилось счастливо:
В лотке, что на столе стоит, лежала лапка от штатива.
Я ею быстро гвоздь загнул,
Затем спокойно сел на стул.
Мораль сей басни такова:
Гвоздецкого загнуть пора.
В зимние каникулы, в январе 1972 года, наш класс ездил в Псков (с экскурсиями в Изборск, Печоры и Михайловское) и Таллин. В поезде от скуки мы начали писать стихи. От этой поездки у меня сохранились три стихотворения. Первое стихотворение было написано в основном Вадимом Ташлицким, я его только доработал. Два других написаны мной.
А за окном все тот же лес,
Все тот же мерный стук колес,
И тишь, и светлый снега блеск,
И тихий голых веток шум.
Что не придет тогда на ум?!
Вершины пихт хотят с небес звезду достать.
Напрасно.
Хотя они тянулись к свету
Всю эту зиму и все лето,
Им никогда до поднебесья не достать,
И никогда им великанами не стать.
Мы в заповедник въехали. Пред
нами
Как на ладони местность вся видна:
Леса, холмы, покрытые снегами.
Привет тебе, поэзии страна!
Выходим. Перед нами три сосны:
Одна поодаль, две другие вместе.
Пройдет еще сто лет и даже двести –
Они останутся стоять на этом месте,
И сей клочок земли нам будет вечно свят.
Пускай же вечно здесь он стоят,
Как при самом поэте – на границе
Владений дедовских, на месте том,
Где в гору подымается дорога,
Изрытая дождями. Мы бегом
Спускаемся по ней, нас много…
А поезд мчится все быстрей,
Все ближе он к Москве моей.
И скоро в школу нам пора.
Прощайте, Пушкина страна,
Град белокаменных церквей
И край могучих крепостей.
Еще была попытка написать пародию на «Евгения Онегина». Она начала писаться коллективно в 8-м классе (самые яркие строки придумала Таня Жезмер). Потом я ее дописывал в 9-м классе, но оставил незаконченной. В первой строке упоминается Олег Григорьев, в третьей строфе – учительница литературы Мария Степановна Александрова.
«Наш Грига, самых честных правил,
Когда не выучил урок,
Он всех подсказывать заставил,
Но ничего сказать не смог.
Его пример – другим наука,
Но боже мой, какая скука
Учить цитаты день и ночь,
Не отходя ни шагу прочь.
Какое низкое коварство –
Все друг у друга план сдувать,
Потом тетрадку подавать,
Показывать, что, мол, старался,
Вздыхать и думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя!»
Так думал молодой повеса,
Сдувая план восьмой статьи,
Всевышней волею Зевеса
Уж получивший двойки три.
Друзья шпаргалок и подсказки,
С героем сей сатиры-сказки
Мне нет нужды знакомить вас:
Его вы видели не раз.
Где этот добрый мой приятель
Родился, тоже пишу.
Зачем вам это? Но скажу
Тебе одно лишь, мой читатель:
Он жил в Измайлово, в Москве,
В восьмом учился классе «Г».
Я не скажу Вам, где родился,
Чем жил и где служил отец,
Судился или не судился,
Но ближе к делу, наконец!
Судьба его не баловала,
Сперва мадам его гоняла,
В том ей месье помочь решил:
Ребенок никому не мил!
Мадам Мари, учитель строгий,
Чтобы измучилось дитя,
Его учила не шутя,
Моралью докучала строгой,
За шалости дневник брала
И в коридор гулять гнала.
Когда же юности мятежной
Герою выдалась пора,
Его с тоской и грустью нежной
Чуть не прогнали со двора.
Но вот герой мой на свободе.
Не стрижен (по последней моде,
Она и до сих пор жива),
И перешел в девятый «А».
В последнюю неделю учебы в 10-м классе у меня спонтанно родились строки. Я решил, что они будут началом поэмы «Последняя неделя», но все ими и ограничилось. В стихотворении упоминается одноклассник Паша Маненок, который сидел ближе всех к двери и которому из-за этого приходилось ее периодически закрывать.
Как в душном классе тяжело!
Рука устала от письма.
Открыты окна – все равно
Пот выступает на висках.
Гуляет дверь туда-сюда,
Но слаб сквозняк. Ужасный май!
Под тридцать градусов жара.
Маненок, дверь не закрывай!
И так парилка… И поверь:
Совсем не варит котелок,
Сейчас и простенький пример,
Наверно, я б решить не смог.
Скорей бы кончился урок!
