15. Формирование политических взглядов
Мои политические взгляды продолжали формироваться под влиянием разных факторов. Во-первых, знакомство с реальной жизнью, в том числе повседневные покупки продуктов и других товаров в магазинах. Но также стройотряд, «картошка», торговый отряд, производственная практика, дававшие представление о реальном устройстве экономики.
Во-вторых, чтение книг, газет, журналов, радио и телевидение, кино. Конечно, газеты, радио, телевидение были насыщены пропагандой, но, уже имея определенные представления, можно было и сквозь пропаганду видеть кусочки правды. Еще больше ее было в книгах. Хотя один из персонажей фильма «Гараж» сказал, что сатиры в СССР нет, она все же была. Для меня примерами острой сатиры в послевоенной советской литературе были «Теркин на том свете» Твардовского, «Сказка о тройке» Стругацких, да и «Альтист Данилов» Орлова. И, конечно, оставались популярными монологи Аркадия Райкина.
В-третьих, определенную пищу для размышлений давали занятия по общественным дисциплинам, в первую очередь по политэкономии. Так, лекторша по политэкономии социализма фактически признавала провал косыгинской экономической реформы.
В-четвертых, полезны были общения с однокурсниками и родственниками. В разговорах с Володей Шварцбергом и Сашей Никоновым, да и со многими другими мы многое оценивали критически. Постоянно рассказывались анекдоты. Среди родственников сильным критицизмом отличалась тетя Сарра (хотя она и была членом партии). И, конечно, общение с папой. Я по-прежнему сам не слушал «голоса», но частично слышал их, когда слушал папа, да и о многом он мне рассказывал из того, что слышал.
Впрочем, я весьма критически относился к тому, что говорили «голоса». Помню, как по каким-то «голосам» читали «Зияющие высоты» Александра Зиновьева. Папа был в восторге, а мне они казались слишком примитивной сатирой.
Повседневная жизнь давала все меньше оснований для оптимизма. Единственное, что продолжало развиваться – жилищное строительство. А ситуация с продовольствием становилась все хуже, все больше привычных товаров переходило в разряд дефицита. Помню, как перед торговлей летом 1980 года нас пытались чему-то учить, и ведущая занятия спросила: «Но вы ощущаете, что положение с продуктами улучшается?» – в ответ раздался дружный смех.
Цены на товары устанавливались централизовано и были вроде бы стабильными. Но нам на политэкономии говорили о «вымывании дешевого ассортимента», что означало скрытое повышение цен. А во второй половине 1970-х периодически принимались постановления о снижении цен на товары, которые не пользовались спросом, и одновременном повышении цен на «предметы роскоши» (золотые изделия, ковры, хрусталь и т.п.). Пропаганда подавала это как снижение цен, но мы прекрасно понимали, что в реальности цены повышаются.
И на этом фоне было все больше славословий в адрес Брежнева, который стал еще и писателем («Малая земля», «Возрождение», «Целина»), хотя все понимали, что писал он не сам. Все громче кричали о достижениях советской экономики (и советской демократии тоже). И мы уже не могли эту пропаганду воспринимать всерьез, она стала предметом анекдотов.
Сам Брежнев постепенно стал восприниматься как человек, не понимающий, что говорит и что делает. Много лет спустя я прочитал дневники Анатолия Черняева (тогда работавшего зам. зав. международного отдела ЦК КПСС), который видел Брежнева вблизи, из них можно понять, что в 1976 году Брежнев еще хорошо соображал, но в 1978 году стал почти полным маразматиком (правда, потом его немного подлечили).
К председателю Совета Министров А.Н. Косыгину отношение было другое. Рассказывали (в том числе и папа), что он мог часами делать доклады, проявляя хорошую память и знание экономики. Про председателя президиума Верховного Совета Н.В. Подгорного говорили мало. Лишь много лет спустя я узнал, что у него в партийных кругах было прозвище «Пусто-пусто».
Начиная с 1972 года из партийного руководства стали регулярно кого-то исключать (в 1967–1971 не исключили никого). В 1972 году Политбюро покинул В.П. Мжаванадзе, в 1973 году – Г.И. Воронов и П.Е. Шелест, в 1975 году – А.Н. Шелепин, в 1976 году – Д.С. Полянский, в 1977 году – Н.В. Подгорный, в 1978 году – К.Т. Мазуров. В 1980 году, за два месяца до смерти, был снят с должности председателя Совета Министров и выведен из Политбюро А.Н. Косыгин. Внятных объяснений обычно не было, и мы понимали, что шла подковерная борьба.
В целом в то время у меня было сильно критическое отношение к советскому строю. Но я тогда еще не сомневался в верности коммунистических идей. Я придумал теорию, по которой в стране, где новый строй победил впервые, он не получает полного развития (мне казалось, что история рабовладельческого, феодального и капиталистического строев это подтверждает). Исходя из этой теории, я ожидал, что социализм по-настоящему разовьется где-то в другом месте.
Как раз в это время возник еврокоммунизм (к его приверженцам относились в первую очередь руководители компартий Испании, Италии и Франции), и мы относились к нему с интересом и симпатией. Нам казалось, что будущее – за ним.
На занятиях по научному коммунизму у нас выделялся Кирилл Разумов из 9-й группы. Он постоянно высказывал «крамольные», хотя и не оригинальные мысли. То говорил, что на Западе революционным классом является уже не пролетариат, а студенчество, то возмущался тем, что мы «выбираем» из одного кандидата. При этом преподаватель относился к нему снисходительно, и было непонятно: Кирилл действительно такой смелый или просто провокатор.
Однажды я тоже осмелился выступить, правда, завуалировано. Обсуждался вопрос, можно ли считать, что в Китае социализм. И я стал развивать идею, что для социализма нужна демократия, так как если нет демократии, то нельзя считать, что государственная собственность находится в руках народа. Преподаватель мне возразил, что в Китае у власти находятся представители народа, и по его тону я понял, что он недоволен. Он прекрасно понял, что я имел в виду не только Китай. Когда на экзамене я получил четверку, кто-то из однокурсников удивился, и он ответил: пусть скажет спасибо и за это.
