2.2. Май 1986 – апрель 1987
Вот события этого периода, отраженные в моей хронике:
13–15 мая 1986 г. – 5 съезд кинематографистов СССР, смена руководства союза кинематографистов.
Июнь 1986 г. – назначение В.Коpотича гл. pедактоpом журнала "Огонек".
Июнь 1986 г. – начало публикации в "Новом мире" романа Ч.Айтматова "Плаха".
1 августа 1986 г. – повышение цен на алкогольные напитки.
14 августа 1986 г. – Постановление ЦК КПСС и СМ СССР "О прекращении работ по переброске части стока северных и сибирских рек".
Октябрь 1986 г. – выход на экраны фильма "Покаяние".
Октябрь 1986 г. – начало публикации в журнале "Знамя" романа А.Бека "Новое назначение".
11–12 октября 1986 г. – встреча М.С.Горбачева и Р.Рейгана в Рейкьявике.
31 октября 1986 г. – вывод 6 сов. полков из Афганистана.
19 ноября 1986 г. – ВС СССР принял Закон СССР "Об индивидуальной трудовой деятельности".
16 декабря 1986 г. – замена Д.А.Кунаева Г.В.Колбиным на посту 1 секретаря ЦК КП Казахстана. 17–18 декабря – волнения в Алма-Ате.
23 декабря 1986 г. – возвращение А.Д.Сахарова из ссылки.
Январь 1987 г. – начало публикации в журнале "Нева" романа В.Дудинцева "Белые одежды", в "Новом мире" – романа Д.Гpанина "Зубр".
13 января 1987 г. – Постановление СМ СССР "О порядке создания на территории СССР и деятельности совместных предприятий с участием советских организаций и фирм капиталистических и развивающихся стран".
27–28 января 1987 г. – Пленум ЦК КПСС рассмотрел вопрос "О перестройке и кадровой политике партии".
Апрель 1987 г. – статья Г.Попова "С точки зрения экономиста" в журнале "Наука и жизнь", начало публикации в "Дружбе народов" романа А.Рыбакова "Дети Арбата".
Как видно из этого перечня, значительная часть событий, которые я счел важными – те или иные публикации, в основном художественных произведений. Из публицистики сюда попала лишь статья Г.Попова, из которой мы почерпнули термин «административно-командная система». Из этой же серии – назначение Виталия Коротича главным редактором «Огонька», съезд кинематографистов, решивший снять с полки многие фильмы, и выход на экраны фильма «Покаяние». Все эти события стали проявлением политики гласности и оказали заметное влияние на представления людей об обществе, в котором мы жили.
«Огонек» стал одним из флагманов перестроечной печати. Другим были «Московские новости», но их, в отличие от «Огонька», я читал меньше. Важную роль стали играть и толстые журналы – «Новый мир», «Знамя», «Юность», «Нева», «Дружба народов», «Октябрь».
Недавно, читая дневник Анатолия Черняева, я наткнулся на такую запись от 14 декабря 1985 года: «Невероятная еще год, даже полгода назад раскованность в печати – в газетах, журналах и уже на телевидении (кстати, сегодня сообщили, что снят Лапин). Больше месяца в "Литературной газете" печатается дискуссия вокруг статьи некоей Карповой "Правда и полуправда". За такое два года назад, как минимум, выгнали бы из партии или из Союза писателей».
Признаюсь, я в 1985-м и даже в первой половине 1986-го ничего такого не заметил. Первые признаки гласности я увидел лишь в августе 1986 года. Вот моя запись от 6 августа 1986 года:
«Прочитал в "ЛГ" статью Щекочихина "Комментарий к прошению о помиловании". В ней впервые в газетной статье я четко увидел осуждение системы (речь, правда, о прошлом)». Сейчас перечитываю эту статью и понимаю, что она осталась актуальной. А тогда в ней многое звучало как откровение. Например, вот эти два абзаца:
«Не слишком ли легко: только арестом скомпрометировавших себя "начальников станций" мы хотим заплатить сегодня за прошлые "нескончаемые аплодисменты, переходящие в овации", за бесконтрольность одних и открытое стяжательство других, за администрирование в экономике вместо компетентного руководства ею, за порожденный этим администрированием обман и приписки, за непробиваемые стены, которые выстраивали на пути тех, кто мечтал о правде и отстаивал правду…
Но все
больше и больше я понимаю, что дело вовсе не в конкретной личности, которая
занимает конкретное кресло. Сама должность, кабинет, кресло должны быть под
постоянным общественным контролем, открыты для критики, подвержены общественному
взгляду, немыслимы без гласности. Вот она, гарантия!
Гарантия – в демократических преобразованиях нашего общества, в перестройке
управления экономикой, а не в молохе репрессий, который перемелет – что за
наивная надежда! – всех взяточников, казнокрадов и расхитителей. Гарантия – в
невозможности жить по законам корпоративной морали, при которой должность и
занимаемый пост сами по себе являются индульгенцией за безнравственные поступки,
и негласной надбавкой к зарплате в виде благ и преимуществ, недоступных простому
смертному, а не в том, что того или другого руководителя лишат индульгенций и
надбавок. Гарантия, наконец, в создании такой общественной атмосферы, при
которой донос считался бы самым позорным из человеческих пороков».
А 17 августа новая запись: «Стало интересно читать газеты. В "ЛГ" резонанс на статью Щекочихина, в частности, профессор-юрист написал, что наши законы не соответствуют ситуации в экономике, сейчас посадить можно любого инициативного хозяйственника. На другой странице – как годами не могут добиться интересного эксперимента в с/х вузе.
В "Комс. правде" – "прямая линия" с зам. пред. Госкомцена. По этому поводу в эти дни много спорили с Катей. В той же газете – призыв к "афганцам" быть на переднем крае борьбы за оздоровление. В другой статье написано, что преследование за критику закономерно, другого ждать трудно, идет борьба».
В дневнике не отражена еще одна публикация (в «ЛГ», насколько помню). В ней говорилось, что сельчане в основном одобряют майский указ о борьбе с нетрудовыми доходами, но не согласны с тем, что к нетрудовым доходам причисляют скармливание скоту и птице печеного хлеба. То есть уже стало можно высказывать в печати несогласие с решениями высших органов.
Ну а, помимо гласности, можно мало что вспомнить. Важное значение имел закон «Об индивидуальной трудовой деятельности». Я его воспринял как реакцию на негативные последствия борьбы с нетрудовыми доходами. Но мне потом сказали, что закон этот был задумал раньше, чем указ о борьбе с нетрудовыми доходами, который якобы был принят поспешно. Сейчас эти два акта, которые, возможно, формально и не противоречили друг другу, воспринимаются как маркеры двух разных подходов – репрессивного и экономического.
Много шума было по поводу январского (1987 года) пленума ЦК КПСС о перестройке и кадровой политике. Но результат оказался не очень понятен. Позже мы узнали, что Горбачев хотел добиться избрания партийных руководителей на всех уровнях на альтернативной основе, но партаппарат оказал сопротивление.
31 августа 1986 года в Черном море столкнулся с сухогрузом пароход «Адмирал Нахимов». Погибло более 400 человек. 3 октября 1986 года в Атлантическом океане возник пожар на советской атомной подводной лодке. В первом сообщении говорилось о трех погибших. Потом их оказалось больше.
Вот еще некоторые записи из моего дневника.
2 июня 1986 года: «Прочитал в воскресной газете проект "Основных направлений перестройки высшего и среднего специального образования". Вроде все правильно, но… Это ведь еще надо проводить в жизнь».
22 июля 1986 года: «Вечером читал доклад Ельцина на пленуме МГК. Очень насыщенный, конкретный и деловой. Впервые сказал о недостатках только что разработанного плана. Много резкой, беспощадной, нелицеприятной критики. Планы грандиозные, обещает много, а разворачиваются очень медленно. Признал, что перестройки пока не произошло».
17 августа 1986 года: «Начали возвращать старые названия московским улицам: Остоженка, Кр. ворота».
18 августа 1986 года: «В 21 ч. по телевидению и радио 30 мин выступал Горбачев. Он долго объяснял (видимо, хотел, чтобы мы почувствовали тяжесть принятия им решения), наконец, сказал, что продлевает мораторий (я на радостях не услышал, до какого срока, да это и не столь важно)». Тут же была организована манифестация в поддержку этого решения (23 августа), и мне пришлось на нее пойти.
Запись от 23 августа 1986 года: «В 8:45 был уже на "Академической". Постепенно собрался народ. Наших было, по моим подсчетам, 35 человек. В 9:30, построившись в колонну, мы двинулись. С остановками мы дошли до гл. здания МГУ. Как раз к 11 ч. Рядом со мной шел Бродский. Ему вручили плакат из оргалита "Наша цель – мир и созидание", на полпути он передал его мне, а сам вскоре исчез. Я какое-то время нес плакат, но потом его взял Богословский. Около Университета мне вручили одно древко большого кумача "Миру – мир", которое я держал до конца митинга. Митинг начался в 11:05 и продолжался полчаса. Выступали: пилот из Внуково, бригадир с завода спец. сплавов, сотрудница Ин-та мировой экономики и международных отношений, директор Ин-та мол. генетики. Потом было принято обращение к жителям столиц».
10 сентября 1986 года: «Прочитал в "Комсомолке" прямую линию с 1 секр. ЦК ВЛКСМ Мироненко, а в "Моск. комсомольце" – тезисы к отчетно-выборной конференции Москвы. Понял, что в комсомоле началась перестройка. Пора и нам».
5 октября 1986 года: «Прочитал доклад Королева на пленуме МГК (пленум был посвящен проблеме трудовых ресурсов). Впервые с партийной трибуны было сказано об отвлечениях. Сказал, что с этим плохо и в Брежневском районе. "Мы вправе ставить задачу – в этой пятилетке полностью отказаться от направления на овощные базы". Еще сказал, что необходима компьютеризация инженерного труда».
6 октября 1986 года: «В поезде читал выступление Ельцина на пленуме МГК. Самое ценное – нет успокоенности».
1 ноября 1986 года: «Ходили на ярмарку (напротив "Ашхабада"). Народу – толпы, пробиться к киоскам невозможно, очереди колоссальные. Посмотрели коротенькую кукольную сценку и ушли, ничего не купив». Ярмарки появились по инициативе Ельцина.
2 ноября 1986 года: «Вновь пошли на ярмарку. Народу было меньше, чем вчера, но все равно длиннющие очереди. Я уже было хотел уйти, но тут заметил между двумя длинными "хвостами" палатку, у которой очереди не было. Там оказались яблоки и груши из Кабардино-Балкарии. Я купил 9 кг яблок и 2 кг груш».
9 ноября 1986 года: «Папа рассказал о своем разговоре с Ельциным на ярмарке в Сокольниках (не в эти выходные, а раньше). Ничего интересного Ельцин ему не сказал. На вопросы он отвечал громко, как на трибуне».
12 ноября 1986 года: «Сегодня в газете прочитал, что Исполком Моссовета поручил исполкомам райсоветов совместно с Главмосплодовощпромом до 1 янв. 1987 г. разработать комплексный план по сокращению числа работников, привлекаемых на плодоовощные базы».
23 ноября 1986 года: «В сегодняшней "Моск. правде" – речь Ельцина на профсоюзной конференции работников метрополитена. Резкая, конкретная и деловая критика».
29 ноября 1986 года: «Сегодняшние газеты вновь порадовали критикой: в "Моск. комсомольце" разнесли учет пассажиропотоков в метро, который проводился 19 ноября; "Моск. правда" сообщила о последнем сбое в метро (26 ноября, около часа утром на "Пл. революции")».
27 декабря 1986 года: «В позавчерашней газете проект Устава ВЛКСМ. Он меня не удовлетворил – не чувствуется перестройки».
В 1987 году мои дневниковые записи стали суше, практически перестал высказывать мнение о прошедших событиях.
За период с сентября 1986 года по апрель 1987 года пришлось трижды работать на овощной базе и трижды ездить за заказами в магазины.
Политсеминары по-прежнему были скучны, а когда я попробовал Сереже Клинову, который вел политсеминар в нашей лаборатории, сказать, что семинар не достигает своей цели и нужно менять форму, он сослался на указания сверху.
На короткое время оживление в институтскую жизнь внесла молодая сотрудница Элла Маршавина. На комсомольском собрании 26 апреля 1986 года она вдруг спросила: почему все должны заниматься общественной работой? А после собрания она объяснила, что предлагает «плюнуть» на «болото» и заниматься общественной работой для себя. 25 сентября она выступила на собрании, сказала, что у нас болото, и долго агитировала проявить свои способности и самим организовать свой досуг. Ее выбрали в комитет.
В ноябре Маршавина предложила организовать новогодний вечер. Ей удалось привлечь к работе над сценарием около двух десятков человек. Главным пишущим из нас оказался Марк Авруцкий. Я давал кое-какие идеи, но они не проходили, и я вскоре отстранился. Предполагалось сделать фильм о рабочем дне, но это не получилось. Но им удалось сделать пародию на передачу «Что, где, когда». Получилось неплохо. Но это был единственный капустник за все годы моей работы в институте.
Мне в апреле 1986 года исполнилось 28 лет, то есть я вышел из комсомольского возраста. Но я полагал, что нахожусь на руководящей комсомольской работе и потому остаюсь в комсомоле. В конце года появился проект нового устава ВЛКСМ, где разрешалось оставаться в комсомоле до 30 лет.
Но перед отчетно-выборным собранием 25 сентября 1986 года Авдеева мне сказала, что я не буду избран в комитет – оказывается, член комитета не считается выборной должностью, которая дает право оставаться в комсомоле – только секретарь и председатель СМУиС. И я с этого дня уже не был членом комитета. Тем не менее, я не стал сниматься с комсомольского учета и продолжал платить взносы в расчете проскочить до принятия нового устава.
А в апреле 1987 года передумал. Повлияли, во-первых, прошедший в том месяце XX съезд ВЛКСМ, во-вторых, встреча молодых новаторов Минмедбиопрома на НТТМ-87 (на ВДНХ). Теперь мне уже трудно вспомнить, что конкретно вызвало мое разочарование. Скорее всего, я почувствовал, что формалистика непреодолима. И я снялся с учета (правда, комсомольский билет оставил себе на память).
Параллельно я сделал попытку возглавить СМУиС. В сентябре 1986 года я ехал в автобусе на работу вместе с Малиной. Собрался с духом и сказал ей, что работа председателя СМУиС не для нее. Она ответила, что это не мне решать. Через несколько дней я спросил Авдееву, кто решает вопрос о председателе СМУиС. Она сказала, что в предыдущий раз (в 1983 году) решало партбюро. После этого я поговорил с членом партбюро Катей Белозеровой. Катя вначале говорила, что мы должны разобраться между собой. Потом обещала поговорить с Малиной. Попросила меня изложить свою программу. Позже она сказала мне, что надо подождать до избрания нового совета.
Собрание прошло 25 февраля 1987 года. После него я разговаривал с вновь избранными членами совета. Поддержки не получил. Все же я на первом заседании совета поставил вопрос о председателе. Меня никто не поддержал, к тому же меня обвинили в интриганстве. В новом совете я резко снизил активность, и СМУиС превратился в декоративный орган.
